Сесиль. Амори. Фернанда - страница 4

— Я была раздражена.

— Умер Дюрок?

— Я была печальна.

— Или разорился Мюрат?

— Кстати, о Мюрате, он ведь великий герцог, не так ли? И говорят, его стараются сделать вице-королем, как вас, или королем, как Жозефа, это правда?

— Да, я слышал об этом.

— Вот как! Но все эти королевства приносят, по крайней мере, хорошие деньги?

— Вполне приличные. Если вам это доставит хоть какое-то удовольствие, что ж! Мы… мы поговорим об этом.

— Ах, дорогой Эжен, вы как всегда великодушны, не то что ваш император.

— И чем же он вам не угодил, мой император? А я думал, он сделал вас императрицей.

— Да, слов нет, он любезен. Только если говорить правду, я хочу покинуть Францию и уехать в Милан.

— Поторопитесь, моя дорогая, поторопитесь, вас примут там наилучшим образом. Я приехал в Париж прежде всего затем, чтобы набрать труппу, а потом собираюсь в Эрфурт и Дрезден! А вы едете в Дрезден?

— Я знаю, что Марс, Жорж и Тальма едут, но мне пока ни слова не сказали.

— Хотите поехать?

— Хочу ли я! Мой дорогой принц, вы позволите мне быть откровенной? Именно в этом кроется причина моего вчерашнего дурного настроения.

— В самом деле?

— Честное слово.

— Ну что ж! Я все улажу с Ровиго. Полагаю, это его дело.

— Ах, вы просто прелесть!

— А теперь я попрошу вас сделать кое-что для меня.

— О! Все, что пожелаете.

— Дайте мне репертуар на неделю, чтобы я мог сочетать свои вечера с вашими. Я хочу посмотреть «Тамплиеров»; вы там играете?

— Да, что-то вроде плакальщицы. Я предпочла бы, чтобы вы увидели меня в другой пьесе.

— Я хочу видеть вас во всех пьесах.

— Так вам нужен репертуар?

— Да.

— О! Теперь его подбирают на редкость плохо. Сплошные каверзы, интриги, козни. Очень боюсь, не постигла бы наш бедный Французский театр участь кофеен времен Людовика Пятнадцатого.

— В самом деле!

— Но где же все-таки этот самый репертуар? Ах, вспомнила!

Протянув руку к шнурку от сонетки с медным луком и колчаном на конце, Фернанда позвонила. Появилась Корнелия.

— Куда вы дели репертуар, который я вам вчера дала? — спросила Фернанда.

— Я положила его в вазу в вашей спальне, госпожа.

— Ступайте за ним и принесите, его императорское высочество желает видеть репертуар.

Корнелия вышла и тотчас вернулась с составленным на неделю репертуаром.

Взяв листок из ее рук, Фернанда отдала его принцу, затем, повернувшись к застывшей на месте Корнелии, спросила:

— В чем дело, чего вы ждете?

— Прошу прощения, — ответила горничная, — но там пришла особа, которая желает поговорить с вами.

Слова горничной сопровождались красноречивыми взглядами, адресованными госпоже и, казалось, говорившими: «Будьте покойны, я знаю, что делаю».

— Еще один красивый молодой человек? — спросила Фернанда.

— О нет, сударыня. На этот раз бедная девушка, и такая печальная: судя по всему, у нее какое-то горе.

— Как ее зовут?

— Сесиль.

— Сесиль, а дальше?

— Просто Сесиль.

— Похоже, сегодня день одних имен, — заметил принц.

— А что ей нужно?

— Она хочет показать одну вещь, которая, я уверена, понравится вам. Сначала я сказала ей, что ничего не выйдет, ведь госпоже приходится сейчас экономить, но она так настаивала, бедняжка, что у меня не хватило духу отослать ее. Я велела ей подождать, сказав, что если вы сочтете возможным, то*примете ее; тогда она смиренно села в уголок и теперь, с картонкой на коленях, ждет вашего соизволения!

— Ваше императорское высочество не возражает? — спросила Фернанда.

— Разумеется, нет! — ответил принц. — К тому же я буду очень рад увидеть эту девушку, а главное, полюбоваться гем, что скрывается в картонке, которую она так скромно держит на коленях.

— В таком случае пригласите ее, — сказала Фернанда.

Корнелия тотчас вышла и через минуту вернулась, доложив о мадемуазель Сесиль; та появилась вслед за Корнелией.

То была красивая девушка лет девятнадцати, с белокурыми волосами, матовым цветом кожи, большими голубыми глазами и тонкой, как тростинка, талией; она была в глубоком трауре, вся в черном, без единого украшения на платье или на чепце того же цвета, на щеках ее разлилась бледность, а глаза покраснели; видно было, что она много страдала и много плакала.