Сестра моего сердца - страница 18

Тетя Налини, нахмурившись, сказала:

— Диди, мне кажется не стоит давать деньги девочкам. Кто знает, на что они их потратят?

— Ты забываешь, Налини, что они уже не девочки, а женщины. Пора им доверять, — с улыбкой ответила мама.

Тетя продолжила что-то сердито бормотать: о том, что случается, когда матери позволяют дочерям танцевать у них на головах.

Мне так хотелось, чтобы мама сказала что-нибудь резкое и язвительное в ответ, но она просто снова улыбнулась.

— Не волнуйся так. Они хорошие девочки. И знают, что можно, а что нельзя.

— Надеюсь, ты права, — ответила тетя Налини, но в ее глазах я прочла, что она совсем не верит в это.

Мы с Судхой только закончили делать домашние задания, когда к нам зашла Рамур-ма и сказала, что мама хочет меня видеть. В спальне, нет, она не знала, в чем дело.

Я так обрадовалась, что пробежала всю лестницу единым махом. Мама обычно была так занята хлопотами по дому или в книжном магазине, что мы редко проводили с ней время вдвоем. Как я любила эти минуты, когда я сидела рядом с ней в широком кресле в ее комнате и рассказывала о том, что узнала в школе. Ее обычная строгость и беспокойство исчезали, а когда она брала в свои руки мое лицо и говорила, как гордится мной, я таяла от счастья и вся моя непокорность улетучивалась. Может быть, сегодня она снова достала бы из шкафа старый фотоальбом, обтянутый кожей, и стала рассказывать про наших предков. По правде говоря, мне не было никакого дела до всех этих поблекших фигур с их пенсне, гофрированными дхоти и тросточками с серебряными набалдашниками. Но я всегда притворялась, что мне страшно интересно — только для того, чтобы можно было посидеть рядом с мамой, оперевшись на ее руку, и вдыхать сандаловый аромат, исходящий от ее кожи, как запах доброты.

Когда я вошла в комнату, мама попросила меня закрыть глаза, и я почувствовала, как она вкладывает мне в ладони что-то твердое и бархатистое. Это была старинная коробочка для драгоценностей. Открыв ее, я замерла от восхищения: внутри лежали, сияя на голубом шелке, золотые сережки в форме птиц. Очень красивые, даже я поняла это, хотя совсем не любила драгоценности. Я всегда просила родственников, чтобы они дарили мне книги, а они никогда не слушали. Но как только я увидела эти серьги, я влюбилась в них: ажурные, как паутинка, они были усыпаны крошечными бриллиантами. Я сразу догадалась, что они станут частью моего приданого, как когда-то были приданым моей матери. Теперь каждый год она будет дарить на мой день рождения другие украшения к этим серьгам: браслет, колечко, узорчатый гребень — как когда-то ей эти украшения дарила ее мать.

— Они тебе очень идут, — сказала мама, когда я их примерила. — Но мне придется положить их обратно в сейф. Ты еще слишком мала, чтобы их носить.

— Подожди, я хочу сначала показать их Судхе. Ты же знаешь, как она любит украшения. Готова поспорить, что она тоже захочет их примерить.

Говоря это, я уже видела счастливое лицо Судхи, осторожные прикосновения ее пальцев к золотому изгибу шейки птицы. Видела, как она сосредоточенно хмурится, вдевая каждую сережку в ухо, а потом, довольная, улыбается мне и становится еще прекраснее.

Мне было просто необходимо увидеть эту улыбку, потому что в последнее время с Судхой было что-то не так. Она почти не разговаривала со мной, избегала наших мам, особенно Пиши, которую всегда так любила. Больше всего меня удивляло, что Пиши не спрашивала Судху, в чем дело, и даже не ругала ее за угрюмое настроение, как обычно. Она только смотрела на Судху с каким-то непонятным для меня выражением лица и поручала мне гораздо больше работы, чем раньше, как будто для того, чтобы мы меньше общались.

Когда Судха думала, что никто на нее не смотрит, я замечала, каким печальным становился ее взгляд, устремленный вдаль. Сотню раз я уже спрашивала ее, что случилось, но она всё время отвечала: «ничего» и, извинившись, уходила в свою комнату. А если я пыталась пойти за ней, она говорила, что у нее болит голова, и ей хочется отдохнуть.

Я хотела вернуть прежнюю Судху. Хотела, чтобы она встряхнула головой, бриллианты в сережках вспыхнули бы на солнце, и она сказала: «Ты должна разрешить мне надеть их в первый день Дурга-пуджа»