Сестренка батальона - страница 26
— Он что, мудрый, ваш дед, да? — спросил Рожков.
— Наверное, — улыбнулась Наташа. — Я ему каждый день читала газеты. Но сама не умела увидеть, связать все, о чем там говорилось вчера, неделю назад, месяц, год. А он умел. Он как-то умудрялся помнить обо всем. О том, что гитлеровцы сжигали на площадях книги и преследовали коммунистов, что они оккупировали Чехословакию, Францию и другие страны. Я считала: это далеко — за морями, океанами, в другом мире. У них. А дед уже тогда видел во всем этом угрозу нашей жизни, нашей стране. Значит, мудрый...
Наташа рассказывает, а неподалеку прогуливаются старший лейтенант Ежиков и лейтенант Быстревич, из новичков. На рукаве у Быстревича повязка: дежурный по батальону. Шагает он, заложив руки за спину, небрежно роняет:
— Ах, черт дери, у нас в запасном майоришка один был. Ох уж анекдотчик! Между прочим, командовал полком связи, «бабским полком». Вот, говорит, жизнь!
Перехватив Наташин взгляд, Быстревич послал ей воздушный поцелуй, цинично подмигнул.
— У вас в запасном все такие были? — спросила она. Лейтенант, словно того и ждал, оставив Ежикова, подошел к Наташе.
— Вы, синьорина, кажется, что-то сказали?
— Нет, товарищ лейтенант, я ничего не сказала, — очень вежливо ответила Наташа. Повернулась к Братухину: — Двинем дальше?
— А наш Ежиков сроду слова поперечного, где надо, не скажет. Тоже мне — комсорг батальона, — проворчал Братухин, когда Быстревич отошел.
— Наташа! — послышался вдруг голос Марякина. — Иди скорей, Иван Иванович глаз повредил!
— Эй, сержант, — крикнула она Рожкову, — мчись в комбатовскую машину, там моя сумка, санитарная, принеси! — И побежала за Марякиным. Следом, на бегу подпоясываясь ремнем, мчался Братухин.
— О-о-о, — томно и манерно протянул кто-то, и на посыпанной песком дорожке, вдоль которой тянулись срубы и котлованы, появился лейтенант Быстревич. Взял Наташу за локоть, ласково потрепал за подбородок: — Так чья же все-таки эта гвардии Маруся бегает здесь? Между прочим, когда я был в запасном..
— Между прочим, я жена комбата Румянцева, погибшего...
Быстревич смутился было, но, услышав «погибшего», снова обрел уверенность.
— Вы, кажется, зазнались тут, синьора?
— Пустите, там человек глаз повредил.
— Ах, гла-аз. А я как раз дежурный. Пойдемте вместе, — он взял ее под руку. Наташа вырвалась, шагнула назад. — Отчего же нет? — с похотливой улыбкой поинтересовался Быстревич. Марякин, поджидавший Наташу, медленно возвратился. Засунув руки в карманы, встал перед лейтенантом. Рядом с Марякиным, такой же огромный, появился Братухин.
— Слушайте, вы, многоуважаемый синьор, — сказал Федя, — я, однако, земляк Крамовой и в обиду ее не дам.
— Скажи проще, — перебил его. Марякин, — она наша батальонная сестренка, всем тут. жизнь не раз спасала. И ой как плохо будет тому, кто обидит ее! Клянусь бородой своего деда.
На груди у Братухина два ордена Славы, ордена Красной Звезды и Отечественной войны. Два ордена Отечественной войны и медаль «За отвагу» украшают широкую грудь Марякина. А лейтенант еще не видел войны и считал, что цинизм майора из запасного самая яркая черта фронтовика.
Дерзость танкистов покоробила Быстревича: «С офицером так говорить!» Но от фигур гвардейцев, от их слов и глаз исходило что-то сильное. Он лишь смущенно улыбнулся и пробормотал, оправдываясь:
— Я же не знал, что жена. Я думал...
— Для некоторых, товарищ лейтенант, дума что вещмешок — только лишняя тягота, — дерзковато заметил Братухин и козырнул. — Счастливенько оставаться...
Иван Иванович показывал Никифорову, как обтесывать ствол, а тот тюкнул так, что крошка от коры попала в глаз.
— Ну, как теперь? — спросила Наташа, когда крупицы корья наконец удалось извлечь.
— Легче, доченька. Только вот слезы белый свет застят.
— Пройдет. Да не лезьте туда руками!
— Слава богу, хоть не попортил глаз-то, — жалобно проговорил Иван Иванович.
— Молод меня учить. Отступись, аред, дух нечистый!
— Эх, отступись, худая жизнь, привяжись хорошая! — запел Федя, уходя. Не в силах найти подходящих слов, Иван Иванович только развел руками да сердито сплюнул.