Сёстры Строгалевы - страница 15

— Куда я там поеду, — говорил он мастеру, — куда? Тут меня все знают, и я знаю, как и что. Нет уж… Родился в этих местах, поезжено и исхожено и не подсчитать сколько, так я в этих местах и останусь.

Как-то уехал из Кедринска товарищ Карта— вина, молодой инженер. Картавин его провожал и на другой день рассказал об этом Федорычу. Тот выслушал и вздохнул.

— Вот тоже… народ вы какой-то: пожил, поработал и улетел. А куда? Куда?! Платят хорошо. Работы пропасть. Женился, получил квартиру, и живи себе, будь человеком. А тоже — уехал. А что там?… Всё это молодость — летать, видишь ли, охота.

— Ты в молодости разве не летал? — спросил его мастер.

— Я? Ах ты, Борис Дмитрич, Борис Дмитрич. Я, говорит, летал! А ты знаешь мои полёты? Э-э!.. Вот слушай маня: в сорок втором году лежали мы под Харьковом в окопах. И скажи ты, места там сплошь сухие, как в печи. Иной раз лежишь на земле, пули над тобой цвикают, а у тебя одна мысль: где бы глотнуть водицы. А тут угодил в такое место, где сырость кругам, как здесь у нас. Лежим. Третий час подходит — это, значит, все войска наши в земле, ждут налёта. Летят. Притулился я в окопчике, рот разинул «а всякий случай и жду. Вдруг — ва-ва-ах! Меня вместе с землёй на воздух. Лечу, брат ты мой, руки и ноги у меня в разные стороны тянет. Хлоп! Есть — упал в болотину. Хвать сам себя за ноги — целы. Только хотел отряхнуться — как ухнет, и я тем же порядком в небеса да опять в болотину. Хвать-хвать себя — цел. Чую — ноги лезут в трясину. Я скорей к бугорку, а тут снова швырнуло меня… И вот, скажи ты, раз пять, как лягушку, носило меня по воздуху… Да… В последний раз шмякнуло о твёрдое, и конец. Только раскрываю глаза — тихо. Санитары надо мною беседуют: в болоте закопать, где земля помягче, или тащить к общей могиле?… Шалишь! Первым делом цап-цап себя — ноги целы, только не шевельнуть ими… Через три месяца ожил и вернулся в часть. Ребята смотрят:

— Кибиткин, ты?

— Я, — говорю.

Хохол со мной служил. Видел он, как швыряло, говорит:

— Ну и полетал ты, Федорыч! Дивился я, как ты сигал, будто лягуха за комарами, а гляди — жив остался…

Федорыч попивал водку. Пил тайком от жены, и от начальства, и от большинства своих рабочих! Но как он ни таился, все знали. И доставалось Федорычу больше всего от жены. Начальство что? Начальству главное, чтоб на работе был трезв, а там кому какое дело — у каждого забот полно своих. А жена — вот она, как глаза раскрыла утром, так всё о семье думает. Одна взрослая дочка Федорыча училась в Ленинграде. Расход большой. Самим надо. Да и врачи запрещали ему пить, а жена верила им, как святым. И чуть потянет от Федорыча спиртным — скандал, крик, слёзы. А Федорычу и отбиться нечем. Крикнет:

— Замолчи, Надька!

— Дочке напишу! — грозит жена.

— Не ори, дай отдохнуть!

— Ах, отдохнуть?! Шары залил где-то — и отдохнуть! Пьяница…

Нет отдыха Федорычу. После пяти часов жена уже поджидала его. В случае если не заявился вскоре после гудка, бежала в контору. Если Федорыч в конторе — просто напомнит, что обед остывает, и уйдёт. Если же скажут, что его нету там, — бежит по родным и знакомым. Как найдёт — опять крик, и ещё больше, чем мужу, достанется тому, кто дал приют для выпивки. Поэтому знакомые и говорили:

— С водкой не приходи, Федорыч. Так посидеть заходи, а с водкой нет. Надька твоя налетит — я выпить не захочешь.

Одним словом, негде было выпить. И Федорыч решил заниматься этим делом в своей прорабской. Тут в столике он держал бутылку перцовой водки. Обыкновенно она стояла в самом захламлённом уголке. Если кто заглядывал туда, то видел стружки, клочья пакли, рваную бумагу и даже окурки. Перед обеденным перерывом Федорыч запрёт дверь на ключ, выпьет стаканчик и заест чесноком.

В тот день, когда Картавин в первый раз вошёл в прорабскую с направлением из конторы, Иван Федорыч сидел, уперев локти в стол, и смотрел в угол, о чём-то мечтая.

Картавин представился ему.

Федорыч молча оглядел появившуюся фигуру в серо-зелёном пиджаке, в серых брюках, в жёлтых туфлях и кивнул на лавку. Расспрашивал: где Картавин учился, откуда он родом и кто родители. Борис Дмитриевич ему коротко отвечал и сказал, что родителей у него нет.