Северные рассказы - страница 42

Бенетося ушел далеко вперед. Временами густая тайга совершенно скрывала его низенькую сутулую фигуру и собачью нарту, скользящую по широкому следу его лыж. Несмотря на преклонный возраст, старик на ходу бойкий. Часто семеня кривыми ногами, гортанно покрикивая на упряжного пса, Бенетося быстро уходил все дальше и дальше, в глубь девственных лесов, навстречу тишине и неожиданностям.

Мы с Ялэ отстали. Грузовая нарта, порученная нашим заботам, отягощала и без того трудный путь. Ялэ шел перед санями, налегая грудью на широкий ремень, прикрепленный обоими концами к санке. На никогда не стриженной голове Ялэ беспорядочным корсарским узлом завязан белый женский платок. Широкая, не стесняющая движения тела, оленья кухлянка у пояса подхвачена широким ременным поясом. Слева на поясе на медной цепочке висит нож, отделанный костью мамонта. Сзади с ремня свисают два ослепительно белых клыка. Это зубы убитых медведей. Одиннадцатилетний мальчик — уже охотник, к его мнениям прислушиваются старые следопыты звериных жизней, его слово на суглане[61] звучит веско. Возмужалость, опыт, авторитет у жителей Севера приходят не с годами, а с охотой, с промыслом. Охота на зверя показывает мужество, знание тайги и тундры, жизненный опыт. Звериный клык у пояса — доказательство зрелости, силы и смелости.

Ялэ старается во всем подражать взрослым. Он уже собирается стать комсомольцем и разговаривает со мной с оттенком снисходительности, превосходства. Как-то я спросил у Ялэ:

— Почему эти зубы здесь висят? Чьи они и как попали к тебе на пояс?

— Зубы эти Ун-Тонга[62], — усмехнулся Ялэ в ответ. — Два зверя убил Ялэ, когда был еще маленьким. О-ой! Давно это было, не помнит об этом теперь Ялэ.

— Зачем же на поясе носишь?

— Спина не будет болеть у охотника. Закон у эвенков есть: зубы черного зверя боль прогоняют.

Обут Ялэ в мягкие легкие оленьи унты (меховые сапоги) с теплыми собачьими чулками. Чтобы снег не таял от теплоты тела, между чулками и верхней шкурой, в подошву, набита сухая стружка, трава или тонкая ветка с листвой. Шаг от этого делается мягким.

Мальчик идет по лыжне отца, далеко расставляя широкие овальные охотничьи лыжи. Снизу лыжи подбиты камусом — шкурой с ног оленя. След лыжни Ялэ — широк и полосат...

Помню, собираясь на белкование с Бенетосей и его сыном, я долго противился обшивке моих лыж. Восемь лап оленя, подшитые к лыжам, давали себя чувствовать на ходу, лыжи становились неходкими, тяжелыми.

— Слушай, парень, — строго сказал мне старик, — как пойдешь в лесу? Голова твоя пошто плохо думает?

— Почему, Бенетося? — упрямился я. — Вот погоди, старый, посмотрим, кто из нас больше белок убьет. Лыжи у меня легче, и я смогу быстро итти и по пороше и за собакой.

— Быстрый ты пошто, как сова? А как бугор попадет? Как подниматься будешь на косогор, на гору вбежишь, из лога выйдешь?

— Как? На палки налягу...

— А из чего стрелять будешь?

— Из ружья, конечно.

— В руках, парень, у тебя дерево будет, а ружье за спиной. Пока ты его добудешь — белка улетит, олень убежит, горностай смеяться устанет. Бери камус и обшивай, парень.

Шкуру прибивают по ходу, так, чтобы скольжение ее об снег получалось «по шерсти». На камусных лыжах невозможно попятиться назад. Шерсть моментально поднимается, набивается снегом, образуя цепкий и прочный тормоз. На косогорах, на обрывистых берегах рек лыжи держат охотника, не давая ему скользить вниз. В то же время руки остаются свободными, и охотник может стрелять из любого положения, не боясь скатиться под уклон.

В первый же день пути, только что вступив на след полесников[63], я в полной мере оценил простую мудрость устройства таежных охотничьих лыж.

На тропе охоты я шел последним. Ялэ тянул санку на лямке, а я держал в руках длинный шест и, упирая его одним концом в груз нарты, а другим в грудь себе, подталкивал санку сзади. Вот тут-то и сказалась сказочная мудрость камусных лыж. Я стоял на ногах, крепко и прочно упирался в снег.

Бенетося совсем исчез среди густых деревьев. Теперь уже не было слышно коротких понуканий, только изредка откуда-то из густой чащобы неожиданно кидалась прямо под ноги белоснежная озорная лайка старика — Нерпа. Кувыркаясь и прыгая в снегу, Нерпа поглядывала на нас. Взгляд ее выразительных глаз ясно говорил за чудесное, приподнятое настроение перед охотой, так и ждешь — вот-вот вырвется из пасти звонкий радостный лай. Но Нерпа не раскрывала рта, не смея переступить закон для всякой охотничьей собаки: «Попусту лаять нельзя, охотник подумает, что зовешь к выслеженной добыче».