Северные рассказы - страница 6

Зеленый прозрачный козырек из какого-то неизвестного нам тогда материала закрывал его лоб и, видимо, берег глаза от яркого солнечного света. Каам стоял неподвижно у наших вещей и о чем-то думал.

С шумом сбросив с плеч байдару и поставив ее на киль, мы начали укладывать свое хозяйство. Каам, казалось, не замечал нас. Он стоял спокойно и невозмутимо, чуть пошевеливая руками, как будто совершенно безвольно свисающими с палки, а когда все было уложено и мы уже хотели столкнуть наш корабль в воду, Каам, не меняя позы и не смотря на нас, произнес одно слово: «Эльхи», мы уже знали, что это значит «плохо», но что плохо, мы сразу понять не могли, слишком много «плохо» могло быть в наших сборах.

В результате короткой беседы выяснилось, что Каам не рекомендует сегодня выходить в пролив. «Аамын эльхи» (очень плохо), — усилил Каам и, внимательно осмотрев горизонт, снова повторил: «Эльхи! аамын эльхи», но мы не обратили внимания на слова Каама. Свистнул песок под килем байдары, и вот мы гребем вдоль громады мыса Дежнева по гладкой лазури бухты Пеек. Впереди по носу нашего суденышка Берингов пролив, который сейчас темным цветом своих вод так привлекает нас. Нам даже кажется любопытной эта грань между лазурью бухты и темно-опаловым оттенком полоски, к которой устремлены все наши усилия.

Байдара идет легко и быстро, подчиняясь каждому удару весел. Одно удовольствие плыть на этом легком и послушном суденышке. Тихая погода, вид обманчиво близкого склона мыса Дежнева заставляет забыть предупреждение старого Каама.

Через полчаса мы сделали гидрологическую станцию и снова пошли вперед. Следующую станцию надо было сделать в самом проливе. Чуть плещет, волна о кожаное днище байдары, легкий ветерок временами разбрасывает шелестящую рябь. Мыс Дежнева изменяет очертания, словно Поворачивает к нам свою восточную оконечность. На глубине ста метров мы начали очередную станцию. С маленькой лебедочки, установленной на корме, в прозрачную синь воды потянулась на тросе серия батометров. Во время необходимой для выдержки приборов паузы вытираем руки и удовлетворенно закуриваем. И тут обращаем внимание, что все неуловимо изменилось вокруг. Исчезли голубые тона отраженного в воде неба, шелестящая морская рябь уже не разбрасывается порывами ветра, а слилась в сплошной, все усиливающийся плеск. Порывы ветра упругими ударами бьют по байдаре и срывают водяную пыль с гребешков мелких волн.

Море потемнело, и с каждым мгновением растущие волны уже не шелестят, а с шумом проносятся мимо нас, увенчанные срываемыми ветром султанами белой пены.

Работать больше нельзя. Дрейф байдары так велик, что трос, на котором спущена серия приборов, почти горизонтально тянется по поверхности воды. Пока мы убираем лебедку и укладываем наше оборудованы очертания мыса значительно изменились. Он как бы осел в воду. Зато на востоке появились из-за горизонта причудливые вершины острова Диомида.

Со всей очевидностью мы поняли, что сильным береговым ветром нас относит в море.

Домой мы гребли шесть часов. Шла борьба за каждый метр, за каждую вершину и впадину волн. Временами нам казалось, что силы оставляют нас, а легкие чукотские весла неимоверно тяжелеют. Из-за водяной пыли мы не видели берегов, а старались только держаться против ветра. Байдарка прыгала по волнам, гулко ударяясь о них своим кожаным днищем. Мы были беспомощны в этой неравной борьбе. Особенно мне запомнилось мокрое обострившееся лицо моего друга. В это время и он смотрел на меня. Я так и не узнал, что он в это время думал и чувствовал, но его взгляд, его темные глаза, всегда немного лукавые и с смешинкой, в этот момент были подернуты какой-то почти предсмертной мутностью.

Ветер стих почти так же неожиданно, как и начался, Сначала в его сплошном реве появились короткие паузы, затем эти паузы перешли в периоды затишья, и вдруг все стихло. Волны некоторое время еще продолжали свою толчею, но вскоре и они погасли. Медленно, усталыми движениями, как после тяжелой изнурительной болезни, мы подгребали к берегу. У самой воды стоял Каам и внимательно следил за нами. Когда байдара с шорохом ткнулась в прибрежный песок, а мы, уронив весла, застыли в долгожданном покое, Каам произнес только одно слово, «иетти»