Севка, Савка и Ромка - страница 8

У старой ветлы Седой остановился и огляделся. При свете луны внизу темнел гребень плотины. Выше плотины ручей разлился, образовав озеро. К тропинке примыкал участок свежих бобровых погрызов; правее, от пеньков ив, сваленных бобрами год и два назад, уже потянулись боковые ветви; было похоже, что вдоль берега узкой полосой прошла необычайной силы буря, сломала и унесла все деревья, которые встретились на пути.

Следы вели к большому пню. Там, глубоко задумавшись, сидел человек с деревянной ногой; правая здоровая нога была в валенке. Заметив Седого, лесничий Федор Гордеевич Трошин слегка кивнул бобру, как старому знакомому.

По существу и бобр и человек были озабочены одним и тем же: приближалась весна, по всей видимости дружная, бурная и многоводная, — каждому жителю леса предстояло по-своему приготовиться к ней.

То, что весна близко, было ясно и без календаря. Снег вокруг деревьев потемнел. Из-под сугроба на бобровую тропку выбился слабый ручеек; ночью он замерзал, но днем таяние возобновлялось.

Бобр соскользнул с берега на лед и побрел к плотине. Трошин проводил его взглядом. Ночь выдалась светлая и тихая. В такую ночь хорошо думается, и лесничему вспомнилось время, когда Седой был бобренком, когда не было здесь ни плотины, ни озера — давнее время.

…Служил тогда Трошин за двести километров от здешних мест, в Федоровском заповеднике звероводом бобровой фермы. Работа Трошину нравилась; нравилось и то, что ему, человеку одинокому, никто не мешает подниматься ночью когда вздумается и часами наблюдать за жизнью зверей.

Как-то в свободную минуту Трошин сказал Валентине Андреевне, заведующей зверофермой:

— Я так полагаю: от бобров и пошли сказки про русалок. Очень похоже, когда они из воды вылезают: хвосты вроде рыбьи, стоят рядышком на задних лапках, будто только что хоровод водили…

— Ну, я себе русалок представляла красивее, — рассмеялась Валентина Андреевна.

Трошин поглядел на девушку неодобрительно, но спорить не стал и отошел.

Старое, давнее время…

Трошин вспомнил первые месяцы войны. В день, когда фашисты прорвались у станции Федоровской, пришло распоряжение постройки заповедника сжечь, а зверей с фермы выпустить в реку, чтобы они не достались врагу.

Приказ Трошин исполнил, как ни больно было разрушать то, во что вложена вся жизнь; только Седого, сильного годовалого бобренка, с мехом, отливающим серебром, он захватил с собой в партизанский отряд.

Вторую неделю лесами и болотами отряд уходил от врага. Командир приказал выбросить все, даже самое необходимое, чтобы унести как можно больше боеприпасов и продовольствия. Но Трошин оставил бобренка у себя. Седой лежал в вещевом мешке за спиной, сжавшись возле гранат и пулеметных лент.

На девятый день бобра обнаружили.

— Ты как, до самой победы думал вместе с бобром воевать? — строго спросил командир.

— Не знаю, — отозвался Трошин. — Только я не мог поступить иначе, поскольку мы на этих зверей столько труда положили. Когда война кончится — что ж тогда, сначала все начинать? Да и как начнешь, если бобров совсем не останется?

Седой лежал на середине лесной поляны, испуганно поглядывая на людей, окружавших его. В ночном свете мех бобра еще сильнее отливал серебром и, казалось, светился.

— Дается тебе два часа на бобра — устраивай как знаешь, — сказал командир.

Тогда-то Трошин отыскал в лесу ключ, от которого через заросли молодого осинника пробивался ручеек. На берегу лежала сваленная ветром старая ветла; лучшего места для норы не найдешь.

«Бобр молодой, трудно ему будет самому построить домик, — думал Трошин, торопливо роя землю саперной лопаткой. — Да и как бы волк не задрал Седого, пока тот соорудит себе нору!»

Партизаны ушли до рассвета и только через полгода попали в прежние места. За это время отряд выдержал много боев, почти половина старых бойцов погибла, а Трошин потерял левую ногу, но отлежался после операции и вернулся в строй.

Пробираясь сквозь густой кустарник к ручью, он сразу увидел осиновые пни с коническими погрызами и по следам, по количеству поваленных деревьев определил, что Седой обзавелся семьей.