Сеятели тьмы - страница 50

— Н-да, у меня это не очень ловко получилось! — усмехнулся Кохияма.

— Запачкался весь, — сказала Эмма и принялась чистить его пиджак. Воздух в парке был свежий, совсем не похожий на тот, которым они дышали только что, в каких-нибудь двадцати метрах отсюда. Кохияма с наслаждением втягивал в себя этот живительный воздух.

Эмма молча смотрела ему в глаза. Её чёрные зрачки блестели и в темноте, а голубоватые белки, казалось, источали какой-то нежный свет.

Вдруг она, словно чего-то испугавшись, вскрикнула и бросилась бежал, в глубь парка. Она пересекла его и спустилась со склона к белевшему внизу пруду.

Всего каких-нибудь шесть дней она просидела взаперти. Но каким чудесным, свежим и сверкающим виделся ей сейчас мир! Сверкало, казалось, всё: и листья, и кора деревьев, и даже сама темнота. Словно всё вокруг вдруг обновилось. Никакими словами не смогла бы она передать всю прелесть, всё очарование этого вечера.

Шесть дней в карантине показались Эмме бесконечно томительным заточением, и сейчас у неё было ощущение, что она не просто вырвалась на свободу, а как бы заново родилась.

Время от времени в парковых аллеях мелькали одинокие прохожие. Они шли торопливо, очевидно, спешили с работы домой. У пруда стояли скамейки, на которых, прижавшись друг к другу, сидели парочки.

Эмме очень хотелось сказать им всем что-то хорошее, ласковое.

Когда Кохияма нагнал её, она взяла его за руку.

— Пойдёмте туда, — сказала она.

Взявшись за руки, как дети, они перешли через длинный мост. Белые лебеди бесшумно плыли по водной глади. То и дело из воды выпрыгивали рыбки.

— Прелесть! Всё живёт и радуется. Никогда не думала, что жизнь так прекрасна!

Кохияма смотрел на пустые лодки, покачивающиеся на воде у речной станции. Когда-то он приходил сюда кататься со своей прежней возлюбленной. Она непрерывно болтала, рисуя ему картины их будущей семейной жизни. Она была очень счастлива, мечтая о том, когда вместе с ними в лодку сядет их первый малыш, потом второй, потом третий… А Кохияма молча грёб, и ему казалось, что с каждой её фразой лодка тяжелеет, принимая новых членов их будущей семьи…

— О чём вы задумались, Кохияма-сан? — спросила Эмма. — Сейчас не надо думать. — Неожиданно Эмма тоже разговорилась. — Вон сидят влюблённые! А за кого принимают нас? Муж и жена? О, нет! Влюблённые? Брат и сестра? Или просто добрые друзья? Впрочем, не всё ли равно? Пусть принимают за кого угодно, не правда ли?

О том, что их могут принять за отца и дочь, она не сказала — слишком невелика была разница в возрасте. Но пустота, которая образовалась в её жизни после смерти отца, единственного близкого человека, которого она любила и в то же время ненавидела за его деспотизм, казалось, угнетала её значительно больше, чем можно было ожидать. И сейчас ей нужно было заполнить эту пустоту.

— Я считаю, что всё это можно совместить, — сказал Кохияма. — В зависимости от обстоятельств можно быть либо тем, либо другим, либо третьим. По-моему, это самое замечательное.

— Нет, — возразила Эмма. — Это мужская логика. Рассуждения эгоиста. А я говорю о другом. Я за нерассуждающую любовь, за непосредственность чувств.

— Вам, кажется, очень нравятся такие сочетания: «подлинная свобода», «нерассуждающая любовь»?

— Да, — ответила Эмма. — И это, наверное, потому, что где-то в глубине души я всё-таки верю в бога…

Кончив среднюю школу, Эмма поступила в миссионерский католический колледж. Самым тяжёлым временем были для неё годы ученья в начальной школе. Но и в колледже она не нашла ни «подлинной свободы», ни «нерассуждающей любви». Здесь ей тоже то и дело напоминали о том, что она метиска.

Со дня рождения Эмма была обречена на жизнь, полную противоречий, и только потому могла, наверное, жить, что принимала эту жизнь без всякого протеста.

Они обошли вокруг пруда. Летний театр был пуст. Оркестр не играл, но в этот вечер ей не нужна была его игра, музыка звучала сейчас в ней самой.

Они подошли к турникам. Ухватившись обеими руками за перекладину, Эмма легко подтянулась и уселась на ней. Её красное пальто на мгновение распласталось в воздухе, как распустившийся цветок, мелькнули стройные ноги.