Сезоны - страница 21

Вот все это и грезилось мне где-то там, за Охотским морем… А когда опускал я глаза на карту, то видения исчезали и мозг сразу же обособлял ту часть карты, куда мне завтра предстояло забрасываться вертолетом. То была долина реки Тальновеем и морское побережье к северу и к югу от ее устья.

На карте предшественников долина была закрашена красным, хотя в долине НИКТО НИКОГДА не был. Но даже без стереоскопа на крупномасштабном аэрофотоснимке, где умещалась долина, было видно: пахнет здесь не одной интрузией. Глядя на снимок, я насчитал по меньшей мере пять мест, разбросанных по склонам долины, где для пользы дела неплохо было бы постучать молотком.

Сама долина фиговая — каких-нибудь двадцать квадратных километров. При нашем масштабе съемки на такую площадь и трех дней жалко. Но Тальновеемом мой маршрут не кончался.

Примерно от центра долины реки Тальновеем нужно было сделать пятнадцатикилометровую петлю через водораздел в соседнюю долину с выходом на побережье. На этот бросок можно было отпустить день — с возвратом, разумеется. Затем предстояло свалиться до устья Тальновеема, повернуть на юг и сделать маршрут вдоль побережья до устья реки Кычувэвеем. Это километров тридцать пять — сорок, если не срезать мысы в основании, а огибать каждый.

Там, на Кычувэвееме, требовалось встать лагерем, ждать вертолет и в ожидании его отработать кусок долины — чем больше, тем лучше.

Я сам выклянчил этот маршрут «по интрузиям». Робертино (он же начальник партии Роберт Иванович Костюк) с подозрением отнесся к моей просьбе. Он второй год натаскивал меня на вулканогенно-осадочном комплексе, а вблизи побережья, судя по карте, в этом смысле было глухо. О моем же «пороге открытия» он, разумеется, не знал. Чтобы не спугнуть удачу, я держал вариант новой карты подальше от чужих глаз.

Вы не думайте, что я был какой-то уж очень умный! Витольд Яковлевич Полунин поступил правильно, составляя свою миллионную карту на ничтожном фактическом материале. Я бы, может быть, тоже так сделал. Но в полевых дневниках «стариков» не встречалось ни одного описания контакта интрузии с вмещающими породами. Контактов никто не видел! Их никто не описал! Если контакты были задернованы в долинах рек, то где же их искать, как не на побережье? Будь у корифея аэрофотоснимки, он бы тоже додумался до новой карты. И проверил бы это дело. Не сомневаюсь. Но увы! Это предстояло совершить мне. Мне были уготованы судьбой миссия ниспровергателя и миссия первооткрывателя истины. Видите — сразу две миссии на одного!

Когда Робертино (какой остряк придумал ему итальянское прозвище, ничего общего не имеющее ни с обликом Роберта Ивановича, ни с его голосом — скрипучим баритоном) выдавал мне задание на маршрут, он пользовался геологической картой, на которой никаких топографических сюрпризов нельзя было видеть. И по его оптимистической прикидке получалось, что «при всех накладках», как он выразился, я обязан буду уложиться с работой максимум в десять дней. Мало того, он решил, что «штат отряда раздувать не стоит», а поэтому за рабочего и за техника со мной пойдет Феликс Соколков — студент-дипломник из МГРИ[2]. И в лошадях Робертино нам отказал.

— Парни вы спортивные, — пояснил он свое драконово решение. — Вам налегке этот маршрут пробежать что два пальца обмочить. Сплошное удовольствие.

Так-так-так. Я не возражал. Но в душе что-то заподозрил.

Пусть в сравнении с матерым съемщиком Робертино, или Сан Санычем Платовым, старшим геологом партии, или Эдиком Шпулькиным, начальником поискового отряда, я был одно-, двух-, трехгодовалым телком, смотря как считать, но, во-первых, у меня, у телка, тоже к этому времени поднакопился хотя маленький, но опыт, развивший мой кругозор и научивший меня презирать нестандартные положения, а во-вторых, я родился на Амуре.

Кто был на левом берегу Амура, у Хабаровска, тот не мог не повосхищаться вслух вольными амурскими травами — и я одна из тех самых травинок. Дыхание вольности на Амуре во всем: и в исчезающей у горизонта пойме реки, и в теплом ветре из заамурья летом, и в ледяном ветре зимой, и в головоломном орнаменте проток и стариц на пойме, если смотреть вниз с самолета, и в могучем изгибе русла реки против Хабаровска, и в умопомрачающих осенних разливах, и в богатырском хаосе ледяных торосов.