Сезоны - страница 38

На десятый день мы никуда не пошли. Нужно было привести в порядок образцы, пробы воды, записи (я еще не переписал в пикетажку с черновиков предпоследний свой и последний Феликса маршрут). Черновые записи в принципе осуждаются правилами ведения геологической документации. Правил я придерживаюсь и студенту почтение к ним внушал. Но ведь моросило же напропалую целые дни! Во что бы превратилась пикетажка?

День нам понадобился — ликвидировать долги по работе и спрятать грешки, чтобы не очень в глаза бросались. А на другой день уже с утра делать было нечего, и я наконец-то соорудил две удочки, мечтая половить гольчиков в яме, которую заприметил в километре выше по течению. Для Феликса ожидалась первая рыбалка на Востоке. Правда, какой он рыбак? Сам говорил, что рыбачил всего раз десять в жизни, и то бреднем. Но бреднем какая рыбалка — так, чтобы трусы замочить, зубами постучать да процеженную бедную рыбешку в ведро побросать. А рыбак все же, наверное, жил в нем; чуть рассветать стало, Феликс уже будил меня. Верный признак рыбацкой души — неспокойное ее состояние перед рыбалкой. «Скорее, скорее, не упустить время!» — зовет душа, предвкушая мгновения, от которых одна сладость на сердце.

Туман стоял плотный. Ветра не было. Вся одежда покрылась мельчайшими жемчужинками — это водяная пыль набросилась на нас. Вскоре я почувствовал, как знобящая сырость проникает под энцефалитку, под свитер. Я вернулся в палатку и надел ватник.

Река Кычувэвеем многорукавная, такая же, как и Тальновеем, и бродится она в длинных сапогах почти везде, А там, где яму я засек, река шла одним руслом по кривой; вдоль левого берега тянулся плес, и как раз в конце его яма. В общем, по нашим северо-восточным меркам место было самое что ни на есть рыбацкое. Когда подошли к нему, стало уже совсем светло. Но и при самом ярком свете в этих краях не найти ровного удилища. Пришлось довольствоваться кривыми тяжелыми ольшинами. Да уж чего привередничать — не стрелять же из них! Была бы рыба! А рыба была.

Я первым настроил снасть, первым наживил крючок белым кусочком мяса от ракушки, первым зашел в реку по колено и первым забросил удочку на течение, ближе к отбойному месту. Поплавок пронесло метра три, и он утонул.

— Приз мой! — закричал я во все горло, выхватив сковородника, так называют гольчиков размером не больше двадцати сантиметров.

— Тише! Тише! Распугаешь! — зашипел на меня Феликс.

— Не боись, студент! Это тебе не в Вологде удить! Речка-то хоть у вас там есть? — приговаривал я, снимая с крючка гольчика и бросая его в брезентовый мешочек.

И пошло-поехало! Ловили на глаз, на кусочки рыбы — и все одинаково он хватал. Мешки быстро наполнялись. И уже часа через два мне скучновато стало. И я направился вдоль ямы, всматриваясь в глубину.

— Вот кого! Вот кого ловить надо! — крикнул я. — А мы с тобой время теряем.

В самом глубоком месте ямы голубели большие гольцы. Они стояли неподвижно хвостом по течению, головами — вверх, и даже мое появление не заставило их сойти с места. Отделенные от меня четырехметровым расстоянием и двух-трехметровой толщей воды, они чувствовали себя в полной безопасности. Гольцов было восемь штук.

— Ну, держитесь!

Я поднял поплавок метра на два, нацепил большой кусок желтоватого гольцового мяса, зашел как можно дальше (правда, не получилось далеко — дно ямы круто уходило вниз) и забросил удочку выше ямки. Вода была прозрачная. Я видел, как мясо пошло ко дну и, зависнув над ним, медленно поплыло к гольцам. Как поплыло, так и проплыло. Никакой реакции! Я подтянул поплавок повыше и снова забросил. Теперь мясо с грузильцем волочилось по дну. Оно прошло рядом со стаей, но гольцы даже не пошевелились.

— Нет, вы у меня хапните! — сказал я и начал как одержимый бросать удочку: заброшу, подожду, пока наживка окажется за последним гольцом, снова заброшу… Видя тщетность такой рыбалки, Феликс не подошел ко мне, продолжая выдергивать из речки сковородников. А меня уже обуял азарт.

Нажива наплывала на стаю, прокатывалась по головам гольцов, а они хоть бы что. Уже и рука онемела, потому как приходилось держать тяжелое удилище на вытянутой руке. Я уже и за мясом перестал следить, только за поплавком, как вдруг поплавок утонул. «Зацеп», — подумал я и спокойно потянул удилище. Ах, как он упрямился! Как мощно, как упруго тянул на течение! Леска у меня была тонковата — ноль две, а я уже давно не выуживал крупных гольцов, потерял навык, поэтому сердце у меня заходило от волнения — вдруг оборвется. И все же я победно заорал: «Тяну!»