Сезоны - страница 7
— Я не возражал! — громко повторил Громов, вставая. Он широко и блаженно потянулся, сделал глубокий вздох, потом разом выдохнул и, скрючившись завис над последним листом.
Может быть, еще прибавить что-нибудь эдакое, легонькое, с «клюквочкой»? А то больно уж протокольно: «Я не возражал». Да кто ты такой, чтобы возражать? Салага, неудачник, отщепенец, уголовник, жена бросила»… Все это повторял про себя Громов с каким-то внутренним ликованием, необъяснимым, чистым, раскрепощенным, без оглядки на прошлое, без слез о настоящем и с верой, большой и прекрасной, в будущее.
Простим ему, двадцатидевятилетнему мужчине, юношеский порыв, детский восторг перед собственным творением или лучше позавидуем. Он еще долго не успокоится. Он еще будет стоять на улице под ветром в своем белом с серыми оленями свитере и смотреть в небо. И к нему придут такие вот слова: «Ветер и звезды. Звезды большие и голубые, как кристаллы аквамарина. Светят они пронзительно. Смотреть на них больно. Но не смотреть никак нельзя».
И как только они к нему придут, он почувствует, как холодно на улице. Дрожа от озноба, он быстро вбежит в балок. Запишет торопливо и коряво на первом попавшемся листке эти слова о ветре и звездах, пока слова теплые, пока не забылись. И неизвестно, от чего он согреется, разденется до трусов и майки, залезет под одеяло и, пристроившись поудобнее на подушке, спокойно уснет.
Записки Громова
I. То, что отстоялось в памяти
Я — человек. Этим и интересен. Об этом и пишу. Пишу то, что отстоялось в памяти. Другое — почему я себя человеком считаю.
Фамилия — Громов: очевидно, когда-то, кого-то из древних моих предков убило молнией. А думали, что громом. Знаю свою родословную только до дедок и бабок. Громов-дед умер от горячки, когда отцу было полгода. Оба деда пахали землю: один — на Брянщине, другой — в Новгородской губернии.
Родился 8 марта, отчего всю сознательную жизнь мучаюсь и день рождения справляю 9-го; год рождения 1937-й, место рождения — город Хабаровск.
Отец: Родион Николаевич Громов — начальник геологоразведочной партии. Перед войной работал в верховьях Колымы. Последнее письмо получено в конце 1941 года. Весной товарищи сообщили, что умер от крупозного воспаления легких и похоронен в Перекатном.
Мать: Елена Павловна, преподаватель истории в школе.
Брат: Андрей — на два года старше меня. Учительствует в Благовещенске. Литератор.
Отчим: Всеволод Петрович Быков, служащий в морском порту. Ныне на пенсии.
Громовых в Союзе больше чем достаточно. Даже обидно.
Убитая рыжая лошадь на дороге между Шимском и Медведем (недалеко от Старой Руссы); до бабушки, в Уторгош, не доехали — из Медведя навстречу гонят скот. Едем в Старую Руссу на фронтовой машине.
— Кто убил коня? — спрашивает Андрей (ему шесть лет).
— Его убили фашисты, — отвечает политрук в пилотке и с зеленой флягой на ремне.
— Кто-кто? — вмешиваюсь я.
— Фашисты, — говорит Андрей. — Они немцы.
Конец июля 1941 года.
До сорок шестого года был уверен, что все немцы — фашисты.
Эвакуируемся — едем домой. На одной из станций мама купила нам сырого молоха. Выпили. В вагоне на полу нашел зеленый огурец и съел. Пронесло с кровью. С тех пор никогда не пью молока в таком страшном сочетании.
Буду горным инженером. Как папа. Буду лазать по горам и искать золото (мамино кольцо на пальце из чистого золота) и «тулмалин» (кристалл турмалина стоял на отцовском столе — наследство). Это будет тогда, когда разобьем всех фашистов, то есть немцев.
Четыре года. (Снова эвакуация.) Наш товарняк остановился на полустанке. Напротив стоит эшелон, идущий на фронт. Солдаты угощали детей сухарями и довоенным печеньем. Мне досталась печенина. Выхватил из рук солдата зубами.
— Ты мне, малыш, чуть палец не откусил.
— Как тебе не стыдно? Как собака! — рассердилась мама. Огорчился. По-моему, плакал. Потом заснул. Первый раз в жизни летал во сне за сухарем. Поймал его на лету зубами и снова взлетел. Как ласточка!