Сфинкс - страница 4

Впереди оставался только Вильнюс, провести в нем дня два — и двигать на Минск. Через Белоруссию, не считая недолгой остановки в Минске, собирались проехать не останавливаясь.

Что произошло, почему — Клим достоверно так никогда и не узнал. При ясной погоде, сухой дороге. При самой обычной скорости. Они легли под встречный трейлер, вдруг вынесшись на противоположную сторону — словно потеряли управление. Такое случается, слышал он потом от всех гаишников и медиков, когда у водителя внезапно выключается сознание: инфаркт, инсульт — в общем, болевой шок. Но стряслось ли со Стасом что-то подобное, установить было невозможно: его исхрястало, перемолотило, изорвало так, что вскрывай, не вскрывай — ничего не определишь. Впрочем, еще позднее, задним числом, Климу пришло в голову, что Стас мог вывернуть руль специально. Правда, эта версия становилась вероятной лишь в том случае, если ему стало известно о них с Ниной. Стало известно — и решил убить всех троих. Но убил только себя.

Сам Клим накануне отравился консервами. Ели все вместе, из одной банки, однако печень против содержимого жестянки взбунтовалась у него одного. На его обычное место впереди села Нина, а он переместился на заднее сиденье, лежал там, подогнув ноги, плавясь в температурном полузабытье, в висок закругленным боком упиралась грибная корзина Стаса. Другим боком, повиснув в воздухе, она упиралась в спинку переднего сиденья за Ниной. Корзина мешала, надо было бы перебросить ее в ноги, но сделать это не хватало сил.

Возможно, именно корзина ослабила удар, сыграв роль амортизационной подушки. Во всяком случае, предохранив голову. Хотя ее хряснувшие прутья и впились сломами в лицо, разодрали его так, что те, кто вытаскивал Клима из машины, сначала решили, что с кем из них троих судьба обошлась суровее всего — это с ним. Но для него на самом деле все обошлось двумя десятками швов на лице, сотрясением мозга, сломанным ребром и обильными синяками, а для кого столкновение оказалось печально — это для Стаса с Ниной. Стас, видимо, умер еще там, на дороге, не приходя в сознание. А Нину, не закрепленную ремнем, за какое-то мгновение до того, как сорванный с места двигатель должен был вмять ее в кресло, инерцией движения выбросило через лобовое стекло вперед. Ей сдвинуло кости черепа, сломало нос, сломало в двух местах руку, обе ноги, разорвало плевру, селезенку, сместило сердце…

Климу уже разрешили вставать — она все лежала в реанимации, впереди ей предстояло еще несколько операций. Он пытался увидеть ее — ему не разрешили, и в конце концов он уехал в Москву, так и не увидевшись с нею.

Они увиделись только несколько месяцев спустя. Одна нога у нее стала короче другой, и она ходила, опираясь на палку — как-то боком и отвратительно виляя бедром, — нос у нее обрел чудовищную горбинку, напоминавшую верблюжий горб, и, как она призналась с неловкой улыбкой, все у нее внутри болит, мучают беспрестанные жуткие мигрени и требуется новая пластическая операция.

— Нужны деньги? — спросил он.

— Разумеется, — сказала она.

— Какие у меня деньги, ты же знаешь, — нарочито резко произнес он. — Ну, дам сколько-то…

Она ошеломила его своим видом. Он ожидал всего, но не такого. Клим пробыл с нею час — в нем не шевельнулось ничего от того желания, что он испытывал прежде от одного лишь взгляда на нее.

— Что, — проговорила Нина, когда он собрался уходить, — не интересна я тебе больше, да?

С некоторой поры ей стало казаться, что у мужа есть другая женщина. Прежде, в первые годы, когда он начал выстраивать свой бизнес и исчезал из дому в шесть утра, чтобы вернуться к полуночи, она была уверена в нем на сто процентов. Как бы ни дурен он бывал с нею, никогда в этом не чувствовалось его отдельности. Его обособленности от нее.

Теперь же он словно бы обособился. Вот она — и вот он. А между ними нечто вроде стены. Прозрачной, проницаемой для слуха и вполне преодолимой физически, но тем не менее — стены. Перегородки. Явной и несомненной. О, конечно, они жили вместе уже семь лет — немалый срок, — и седьмой год шел их дочери, но вот так обособлен от нее он стал лишь в последнее время. Что это могло быть иное, если не другая женщина?