Сфинкс - страница 8
, — а в комнате — точнее, в номере отеля»[63].
С «Аменалком», похоже, Шерард помочь не смог, и Уайльду пришлось листать словари самостоятельно. В начале апреля 1883 года он пишет Шерарду:
Значение ритмической прозы до сих пор полностью не изучено; я рассчитываю еще поработать в этом жанре, как только убаюкаю своего «Сфинкса» и найду трехсложную рифму к слову «катафалк»[64].
Удалось ли Уайльду «уничтожить весь домашний уют Англии» своим убаюканным Сфинксом?
Комментатор чувствует себя в растерянности, в затруднении, не зная, в какой последовательности предъявить читателю (созерцателю) карикатуры оксфордских донов, стихи Бодлера, о несомненном влиянии которого говорит Шерард и с ним соглашается Эллман, язвительную эскападу дерзкого лорда Альфреда Дугласа. Не определив для себя оправданных предпочтений, комментатор призывает читателя отнестись к ним как к бережно собранным и небрежно разбросанным по изящному столику, принадлежащему, например, Дез Эссенту или, скажем, Дориану Грею.
Вот лорд Дуглас, преисполненный заносчивого сарказма:
Уайльд начал поэму «Сфинкс», — работа, которой он чрезвычайно гордился, — когда ему было немногим больше двадцати лет, и тридцать восемь лет, когда он ее завершил. Но ради этого, очевидно, он должен был призвать поэта никак не меньшего, чем Роберт Шерард, автор «Шепотов», чтобы выручить его с рифмами на «аг». Шерард рассказывает нам с пафосом и гордостью, что он предложил «nenuphar»,
<…> которое было затерто до дыр изощренными поэтами задолго до того, как
Уайльд и Шерард успели родиться, но внезапное и великолепное озарение, настигшее Шерарда, вознесло, кажется, их обоих на седьмое небо[65].
А вот и Бодлер.
Я прочитал Бодлера и был очарован его прозаизмами[66], —
говорит вымышленный или воплощенный Питером Акройдом Оскар Уайльд.
Тягучий бодлеровский стиль, вялый возвратный глагол «se promène», мнящееся автору блуждающее, вершащее свой променад существо, порожденное воспаленным воображением поэта и побуждающее к монотонному монологу, — все подтверждает правоту Роберта Шерарда. Кошка Бодлера в видениях Уайльда вполне могла претерпеть метаморфозу, превратившись в прекрасную искушающую Сфинкс.
Русский перевод не столь тягуч, не столь монотонен, не так завораживает:
Поэма «Сфинкс» построена как апострофа: студент обращается к Сфинкс, оказавшейся в его комнате, быть может, она — сон, возможно, пресс-папье. Он перечисляет ее возможных возлюбленных, пытаясь угадать среди них того, кого она действительно любила. Это скорее последовательность, чем нечто целое, завершенное, и воздействие формы <…> достигается тщательно выверенной монотонностью повествования. В нерушимом, лавообразном стихе возлюбленные Сфинкс проступают подобно барельефу. Гиппопотам, грифон, бог с ястребиным ликом образуют воображаемый фриз…[68]
Комментатор, прежде чем вернуться к этой цитате, хочет привести другую, распространяющую ее, заместив лавообразный стих тяжелым бодлеровским (комментатору первый эпитет нравится больше), а воображаемый фриз — фризом сновидений:
Так возникла поэма «Сфинкс» — тяжелые бодлеровские стихи, в которых, как на фризе сновидений, проходят извечные образы кошмаров: морской конь, гриф, Гор с головою ястреба, Пашт со зрачками из зеленых бериллов, Аммон на пьедестале из порфира и перламутра, Нереиды с грудями из горного хрусталя — фантастический зверинец мифов, искрящийся самоцветами, застланный тьмою, поэма, повисшая между «Вороном» По и «Искушением святого Антония» Флобера. Никогда еще Уайльд не работал так напряженно над звучанием каждого стиха, над отбором и местом каждого слова. То был труд ювелира — слова, уложенные в строфы, обладали блеском и огранкой драгоценных камней[69].
Иллюстрируя цитату из Рэнсома рисунком Герберта Коула