Сфинкс - страница 32

Дождавшись, когда легкие стало ломить, я, отплевываясь, распрямился, ощущая, как с лица течет вода.

Убрав с зеркала шарф, которым завесил его Ибрагим, я едва себя узнал. Обросший, щеки от усталости и горя ввалились. Неожиданно я обрадовался своей новой внешности — она символизировала переход от человека, которым я был до смерти Изабеллы, к тому, которым стал теперь. И решил: отныне, чтобы подчеркнуть новый облик, не стану бриться. Я настроил себя решительно — этот новый, незнакомый Оливер будет спать в пустой кровати и не вспоминать, как занимался в ней любовью, не замечать все еще исходящий от простыней легкий запах кожи Изабеллы — запах, отпечатавшийся в моих чувствах.

Я снова вступил в спальню, бросился на лоскутное одеяло и через несколько секунд заснул.

Меня разбудил скрип отворяемой двери. Я разлепил глаза и вытянул шею, чтобы посмотреть время на цифровом будильнике. Часы показывали без пятнадцати четыре утра. Но сколько я ни смотрел, цифры не менялись. Проклятая штуковина снова сломалась, подумал я и потянулся выключить будильник, однако шум в ванной заставил меня повернуться. Дверь была закрыта, но в щели под ней я заметил свет. Это заставило меня похолодеть: я не помнил, чтобы оставлял лампу включенной.

Затем я снова услышал звук — шорох, словно в ванной кто-то возился. Из-под двери стала вытекать и скапливаться лужицей вода. Я медленно поднялся.

В ванной, освещая красные мраморные плитки пола, горела лампа в стиле ар-деко. Раковина оказалась пустой и ослепительно чистой — ее обычный вид меня успокоил. Но тишину нарушал шум льющейся в ванну воды. Я замер на месте, внезапно почувствовав присутствие другого человека, и кожу на затылке стянуло от страха. Первой мыслью было, что это Изабелла, хотя я знал, что это невозможно.

Медленно повернул голову и увидел свисающую через край ванны женскую руку — длинные пальцы были выбелены водой и смертью. Сердце подскочило к горлу, но я принудил себя подойти к ванне. И каждый шаг приближал к ужасу, который мне предстояло увидеть.

Изгиб ягодицы прижат к фарфоровой стенке, кожа бледная, как у выброшенной на берег каракатицы, — в ванне плавал труп Изабеллы. Глаза закрыты, губы бледно-лиловые. Я чуть не закричал — показалось, что в помещении вакуум, словно из него высосали все звуки и воздух. Я не мог отвести от нее взгляд. Большой бескровный шрам разрезал тело пополам, мокрые распущенные волосы плавали по воде, как водоросли. Рука лежала в воде ладонью вверх, пальцы скрючены в горестной мольбе. Пока я глядел, веки Изабеллы дрогнули и открылись. Я закричал и проснулся в кровати. В ужасе посмотрел на дверь в ванную. Там было темно и тихо.

Меня разбудил доносящийся с кухни запах кошери — местного риса, чечевицы и пасты. Почувствовав голод, я сел в постели, но тут же, скошенный похмельем, снова опрокинулся на подушки. Подождал пару минут, затем позвал Ибрагима, и тот подтвердил, что время уже за полдень.

Я осторожно вошел в ванную. На подоконнике, где накануне вечером рассыпался тальк, были отчетливо видны следы птичьих лап. Рама приоткрыта, хотя я не сомневался, что оставил окно закрытым. Не могла ли птица, пока я спал, залететь через открытые ставни спальни?

Мне вспомнилась татуировка Ба на лодыжке Изабеллы. А затем — события минувшей ночи. Могло ли это случиться на самом деле? Все казалось очень реальным. И мой страх тоже. В голове мелькнули слова матери, рассказывавшей об ушедших из жизни без покаяния душах, судьба которых — маяться в чистилище. Ребенком я боялся ее рассказов и ненавидел свой страх. И благодаря этому во мне созрела решимость жить, не поддаваясь суевериям. Но Изабелла прожила «добрую» жизнь. Я внезапно вспомнил странный разговор с Деметрио аль-Масри после ее похорон и свои чувства, когда узнал о пропавших внутренних органах. Может, тот факт, что она похоронена не целиком, означает вынесенный ей приговор?

Глупые кошмары бывшего католика, сказал я себе, стоя нагишом посредине ванной. Ничего рационального — просто совпадение: сон и тот факт, что ночью в дом залетела птица. А горе, соединяя оно с другим, преподносит законченную версию.