"Шаг влево, шаг вправо..." - страница 16

Впрочем, что было можно?

"Нужный патриотизм" предполагал слепую веру и покорность — именно это позволяет манипулировать народом в собственных интересах. Настоящий патриотизм, однако, далек от слепоты и покорности, и он никогда не отождествляет родину с диктатором и его подручными, захватившими власть, он сумеет отличить интересы партии от корыстных интересов переродившейся ее части, он знает, что не родина несправедлива бывает к своим детям, а одни люди по отношению к другим, и что любовь к родине — это активное чувство, что преданность родной земле и своему народу заключается не в их воспевании, но прежде всего в том, чтобы сделать свободными, богатыми и счастливыми, в том, чтобы защитить их от поругания и насилия не только чужих, но и доморощенных глумителей.

Надо различать родину и людей, осуществляющих власть на твоей родине. Если эти люди уничтожают действительных патриотов ради сохранения своей власти, если они не позволяют человеку остаться человеком, народу остаться народом, то нельзя этих людей и их власть отождествлять с родиной. Поэтому невозможно принять и другой тезис Розы Пфлюг — о том, что "выезды" не делают советским немцам чести. Они не доставляют им радости, это да. Что же касается чести, то выезд (и не только советских немцев) не делает чести прежде всего тем, кто осуществлял политику в годы культа личности и застоя — оттуда идут причины выезда. Советские немцы не виноваты в этих выездах. Это крайняя реакция народа на угрозу его существованию. И никто сегодня вроде уже не обвиняет советских немцев в том, что они выезжают. Эти методы "контрпропаганды" тоже остались в прошлом. Сейчас, как известно, делается многое, чтобы устранить причины, толкающие людей на выезд. Будет восстановлена справедливость по отношению к советским немцам, будет воссоздана их государственность — уверен, резко сократится и поток выезжающих.

Умение всё это видеть и различать должно бы быть свойственно сегодня каждому человеку. Тем более писателю. Нельзя благодарно лизать без конца палку, которой тебя бьют, ссылаясь на интересы родины.

И еще: писателю, как и политическому деятелю, простительнее делать глупости, чем говорить их. Писатель и читатели, так же как политический деятель и массы — это сообщающиеся сосуды, но с особым законом. Уровень содержимого в одном из них должен быть всегда выше уровня в другом. Иначе политик или писатель просто становятся ненужными. Отсюда и обязанность их: думать над каждым своим словом.

Можно бы задать еще целый ряд вопросов автору стихотворения. Например, многие ли из советских немцев могут еще говорить со своей родиной "на родном своем языке"? И почему там, где стояла когда-то колыбель лирического героя стихотворения, не стоит сейчас колыбель его детей и внуков? И можно ли назвать насильственное выселение с конфискацией имущества целого народа словами "родина позвала меня в широкий мир"? И как это насильственное выселение из отчего дома "вело" лирического героя "обратно в отчий дом"?

Но дело сейчас не в этом. И совсем не для того, чтобы обвинить в чем-то Розу Пфлюг, обратился я к ее выступлению. Я уважаю ее как поэта и человека не меньше, чем многих других, и безоглядная доброта, всепрощенчество, "непротивление злу" — не вина ее, а в определенной степени беда. Мне хотелось только показать, что и сейчас, когда никто уже не "вынуждает", в советских немецких писателях (а надо полагать, и в значительной части их читателей), по-прежнему "чисто и ясно" звучат "высокие песнопения"…

Вообще, по моим наблюдениям, это удивительный феномен: преданность людей своим идеалам, пронесенная через многие страдания, несправедливости и потери, через условия, которые должны бы по логике вещей вытравить из человека вообще всякую веру, мораль, нравственность и тем более преданность идеалам, спекулируя которыми было совершено столько несправедливостей и преступлений. Особенно эти качества поражают в советских немцах, — с учетом их судьбы.

Если разбить послевоенный период нашей литературы — период ее восстановления, на этапы, то годы 1955–1965 можно назвать первым этапом. Он характеризуется возрождением газет на немецком языке, началом издания книг советской немецкой литературы, восстановлением в литературном творчестве уцелевших после войны и спецпоселения писателей, начинавших в тридцатые годы, вступлением в литературу новых сил, значительным подъемом художественного уровня литературы (особенно поэзии), началом организационной работы среди литераторов. Несмотря ни на что, это были для советской немецкой литературы очень важные годы, причем годы подъема.