"Шаг влево, шаг вправо..." - страница 6

На снижении активности немецкой литературы сказалось и то, что представители ее младшего поколения, формировавшегося тридцатыми годами, только еще делали свои первые шаги по суженной до лезвия бритвы тематической тропинке советской немецкой литературы (шаг влево, шаг вправо означал гибель), так и не получив ни в тридцатые годы, ни в последующие десятилетия возможности сказать что-либо в полный голос.

Начало войны, ликвидация Автономной республики немцев Поволжья, выселение всех советских немцев с Украины, Крыма, Волги, Кавказа, из Москвы и Ленинграда в районы Сибири и Казахстана прервали их литературу совсем и надолго. Годы войны, годы трудармии, когда всё взрослое немецкое население страны — и мужчины, и женщины — находилось в лагерях за колючей проволокой, где гибло десятками тысяч, были не просто годами непубликации. Это были фактически годы глубокого молчания, хотя несколько писателей и осталось в живых. На лесоповале в тайге работал Вольдемар Гердт, на лесосплаве на Северном Урале был Вольдемар Шпаар, в трудармии же были Андреас Закс и Виктор Клейн, банщиком в лагере был Доминик Гольман, на Северной Двине под Архангельском работала в женском трудармейском лагере Роза Пфлюг, из тюрьмы в трудармию был переведен Зепп Эстеррайхер, с фронта, из действующей армии были сняты и направлены в лагеря Андреас Крамер и Александр Бретман, на далеком Севере отбывали свой срок Эрнст Кончак, Давид Шелленберг, Нора Пфеффер, участник гражданской войны Рейнгардт Кёльн.

Переход от исступленного оптимизма первых лет Советской власти, пронесенного через опустошительный, небывалый для немецких колоний голод 1921 года, через беспощадные расправы с обеих сторон катившейся волнами по немецким колониям гражданской войны, через опережающие темпы сплошной коллективизации и второй опустошительный голод 1933 года, через приливные репрессии тридцатых годов — переход от этого неколебимого оптимизма, вызванного неодолимой для многих притягательной силой "великих, светлых и таких простых и понятных идей революции", — переход от этого оптимизма, всё же получившего некоторое оправдание в жизни (в 1940 году АССР НП была награждена за успехи в экономике и культуре орденом Ленина), к трагическому указу 1941 года, к трудармии, к лагерям — был, несмотря на далеко не лучезарное прошлое, таким потрясением, что не оставлял уже вроде никакой надежды. Потянутся ли у кого в такой обстановке "рука к перу, перо к бумаге"?

Видимо, писатель остается писателем, пока дышит. В альманахе "Хайматлихе вайтен" № 2 за 1988 год опубликована подборка стихотворений Вольдемара Гердта, в которую вошел и ряд стихов, написанных им в трудармейском лагере. Оказывается, В.Гердт не только пытался писать там стихи, но и вел дневник. Об этом, естественно, стало известно коменданту. К счастью, комендант не знал немецкого языка, а его сотрудница, русская девушка, сама вызвавшись прочитать дневник, постаралась оценить его содержание как можно мягче. И вместо того, чтобы уничтожить дневник, ибо возвращать его владельцу было нельзя, она оставила его у себя. Через двадцать лет после трудармии В.Гердт опять побывал в тех местах и случайно встретил эту девушку. К его изумлению, она сохранила его дневник и передала ему…

Писали, иногда на русском языке в трудармейские газеты, но чаще без всякой надежды на публикацию, Фридрих Больгер, Эдмунд Гюнтер, Андреас Крамер, Давид Вагнер, Александр Реймген.

Окончилась война. Горячие надежды трудармейцев, добившихся в лагерях права работать не для "искупления вины", а, как и весь советский народ, под лозунгом "Всё для фронта, всё для победы!"; надежды трудармейцев, что своим героическим трудом, тысячами и тысячами своих жизней, отданных делу победы, они показали, как несправедливы были по отношению к ним не только обвинения указа 1941 года в пособничестве врагу, но даже подозрения в возможности такого сотрудничества; надежды советских немцев на снятие с них всех обвинений, на возвращение в родные места, на восстановление их автономии и национальных районов — эти надежды потерпели сокрушительный крах. Победа не означала для них восстановления справедливости: они были оставлены там, где работали, только вместо колючей проволоки, вышек и конвоя была введена другая система надежного удержания в "колонне" — спецкомендатура и спецпоселение. "Шаг влево, шаг вправо" означали теперь уже не выстрел без предупреждения, а "всего лишь" двадцать лет каторжных работ…