Шаманы гаражных массивов - страница 2
Помогло. Отпустило.
Бросив последний взгляд наверх, я побрёл в сторону леса. Гаражи дышали остывающими в них машинами. Пропылённые побеги амброзии вздрагивали, когда я проходил мимо, словно старики, что просыпались от хлопка в ладоши. Это жуткие, судорожные, будто бы человеческие движения пугали меня до чёртиков, но я не мог заставить себя повернуть обратно. Окно на четвёртом этаже, казалось, свесило длинный склизкий язык, который щекотал меня между лопаток.
Миновав гаражи, я вступил под сень деревьев. Они неподвижны, будто ждут, что вот-вот случится что-то страшное. Ноги утонули в мусоре - никто особенно не старается здесь убираться. Скрежетали заступившие на вахту ночные насекомые, больше никаких звуков не было. Лес как будто затаил дыхание.
Он до сих пор носит мантию городского парка, запылённую и выцветшую, точно сумасшедший, нашедший на свалке норковую шубу. О достойном прошлом свидетельствовали зияющие дырами асфальтовые дорожки, останки скамеек, да потухшие навсегда фонари. Когда днём выходишь из леса и приближаешься к жилым кварталам, в просветы листвы видны стены многоэтажек, и легко себе представить что это дышит холодом и сумраком древний шотландский замок.
За ночные походы в лес с меня бы содрали три шкуры, но я ни разу ещё не давал к этому повод. Я был очень послушным ребёнком, а теперь, видно, что-то произошло. Кто-то дотянулся до моей колоды и подтасовал карты, подложив туда незнакомую масть. А мне... мне теперь учиться ими играть.
Здесь, под драными юбками лесных нищенок, царила настоящая ночь. Встреться на моём пути вдруг яма, я бы ухнул в неё, не успев даже вскрикнуть. Неплохое испытание для слабых духом маленьких мальчиков, коим, как ни стыдно это признавать (но почему-то сейчас это признаётся проще всего) я и являюсь.
И вдруг, когда тело уже совершало движения, призванные изменить мой курс на прямо противоположный, впереди забрезжил огонёк. Та самая "вдовья свечка", которую можно было видеть из окна. Сердце стучало где-то в висках. Я чувствовал себя на пороге великого открытия, настолько серьёзного, что оно, посчитав меня за назойливого комара, могло прибить ударом ладони.
Уши уловили странное бормотание. Тогда казалось что это голоса в голове - те самые, противоречивые. Один голос говорит: "Ну же, не трусь, мальчик". Другой: "Давай, делай ноги; влезешь в это - неприятностей потом не оберёшься; лучше посиди дома, почитай книжку". Эти голоса пытаются разобраться между собой и решить, что мне посоветовать. Но я ошибался: "вдовья свеча" дрогнула, пустив бродить по округе целые вереницы теней, и бормотание вдруг стихло. Зато заговорили глаза: наперебой они спешили донести странную картину.
Там, в круге света, стоял ворон человеческого роста. На нём - балахон с капюшоном, вроде тех, что любят носить дворовые мальчишки, из штанин торчат тощие лапы о четырёх пальцах, обтянутые грубой кожей. Крылья вскинуты над головой, как будто ворон был учёный и плясал под какую-то популярную мелодию.
Я икнул... всё это довольно нелепо, но попробуй-ка ты совладать со своей диафрагмой, когда перед глазами такое! Икнул - и ворон подскочил на месте. Капюшон свалился, открыв взгляду плешивую голову с ярко-красными прожилками. Перья там топорщились; кажется, о них можно было порезать палец.
Птица неуклюже обернулась, облезлый клюв раскрылся... и вдруг стал раззявленным в крике ртом, принадлежащим вполне человеческого вида существу. Я грохнулся на землю на все четыре конечности, пополз прочь, будто паук, пытающийся выскользнуть из тени огромного тапка.
- Что ты тут делаешь? - воскликнул ворон мальчишеским голосом.- Шпионишь?
Каким-то образом мой рот оказался полон листвы, мокрых семян и земли. Я не мог ответить. Они как будто пустили корни в глотку. Я узнал Витьку (Витьку-бандюка, как называла его мама), но теперь в голове вихрем носилась добрая сотня сомнений: точно ли это он? Откуда эта чернота на щеках и шее, как будто туда, под кожу, впрыснули чернила? И голос... Мальчишка кричал, но крик этот получался не громче, чем если бы кто-то вопил голосом садового гнома.