Шатровы - страница 72
, остановили станки.
На улицы, в толпы, в колонны антивоенных демонстраций, ринул российский пролетариат свой гневный, яростный вопль против начавшихся уже на тысячеверстных фронтах повальных убийств.
И это — несмотря на аресты, тюрьмы и улюлюканья на рабочих: «Пораженцы!», несмотря на военно-полевые суды; несмотря на трусость, слизнячество, рачьи повадки меньшевиков, которые все еще под знаменем будто бы РСДРП звали русских рабочих припасть к сапогам Николая, дабы не подпасть под сапог Вильгельма!
Изо дня в день прямо в уши рабочего люда свиристели на все лады, заливались, завывали истошно все и всяческие газеты — от кадетской «Речи», до «Газеты-копейки»: «Война до победного конца!»
Продажные перья писак всевозможных мастей и рангов, обмокнутые в солдатскую кровь, призывали «дробить черепа тевтонских варваров, этих новых гуннов двадцатого века».
Тщетно! Не за хоругвями и кадилами молебнов и шествий, где могучий бас протодьякона вкупе с хором молил: «О еже покорити под нозе благоверному государю нашему, императору Николаю Александровичу всех врагов его, на супротивные даруя», — а за красными знаменами демонстраций да на тайные большевистские собрания шел рабочий!
В июне тысяча девятьсот пятнадцатого на улицах Костромы расстреляна была демонстрация рабочих: убито и ранено больше пятидесяти человек.
В Иваново-Вознесенске в августе — более ста!
Кедровы вновь и вновь, не щадя своих жизней, несли народу, солдатам, в окопы — страшную правду Ленина: — Зря проливаете свою и чужую кровь! Убийцы братьев! — таких же, как вы, крестьян и рабочих, наемных рабов капитала, — остановитесь, обманутые безумцы: не за отечество гибнете — за сверхприбыли банкиров, купцов, помещиков, капиталистов, за грабеж колоний, ради беспутной царской шайки. Немецкий и русский рабочий, немецкий и русский крестьянин, поймите, что вы суть братья! Враг — у вас за спиной: это кайзер и немецкие капиталисты у немецких солдат, царь и русские капиталисты — за спиной русских солдат. Против этих поворачивайте штыки, против своих правительств, каждый против своего. Война — войне!
Народ еще не знал Ленина, но уж всей кровью жаждал его.
Большевизм уже бушевал в крови народа.
Не проходит и года войны, как слово «братание», данное Лениным, брошенное в окопы, замалчиваемое печатью, но с тревогою и злобой отмечаемое в тайных донесениях военных властей, начинает ходить в народе.
И не тогда ли впервые, в грозные дни девятьсот пятнадцатого, в сердцах пахарей и рабочих, одетых в серые шинели, сперва глухой, подавляемый, зародился вопль неистового гнева и мести: «Хватит, попили нашей кровушки!»
А те, а те все еще не хотели видеть, слышать и понимать, что уж весь народ русский, народ земли и труда, народ мозолистых рук и рабочей неискоренимой правды в сердце, ощутил наконец, почуял, стал прозревать истинную подоплеку войны — чудовищную и мерзкую!
Под все нарастающими, неотвратимыми накатами бушующего народного моря уж ползли, оплывали, начали давать трещины вековые устои царского трона, который, казалось, вот-вот опрокинется и рухнет в пучину.
И тогда русская буржуазия, блудливо-либеральная и царепоклонная, в своем самодовольном упоении думской трибуной, пришла к вынужденному нарастающей катастрофой решению — «возроптать»; «Мы будем говорить, дабы народ молчал!..»
И самое ужасное для царя в этом думском ропоте было то, что возроптала именно эта Государственная дума, четвертая по созыву, — Дума благонадежнейшая и царепослушная, не столь собранная, сколь подобранная, по испытанному рецепту, оставленному покойным Столыпиным. Дума землевладельцев и промышленников, дворян и купцов, Дума, до краев переполненная кадетами и монархистами, с ничтожной горсткой трудовиков и меньшевиков и буквально с каким-нибудь пятком депутатов от РСДРП Российской социал-демократической рабочей партии, фракции большевиков.
Но как раз эти-то последние в первый же год войны изъяты были из состава Думы как государственные преступники и наиопаснейшие смутьяны. И законопослушная Дума покорно позволила, чтобы у нее на глазах думский пристав вывел из самого зала заседаний большевика-депутата Петровского. И, погалдев, смирились «народные избранники»!