Щегол - страница 58

Тотчас же я пожалел, что пришел. Но этот Хоби, казалось, сразу почувствовал мои сомнения, потому что вдруг обернулся ко мне. Он был уже немолод, но в лице его еще было что-то мальчишеское, по-детски голубые глаза были ясными, любопытными.

– Что такое? – спросил он, а потом прибавил: – Все хорошо?

От его участливости я совсем смутился. Я мялся посреди затхлой, забитой старинной мебелью комнаты и не знал, что сказать.

Похоже, и он тоже не знал, что сказать, он открыл было рот, закрыл рот, потом помотал головой, будто желая, чтобы в ней прояснилось. На вид ему было лет пятьдесят, может, шестьдесят, лицо у него было неряшливо выбритое, застенчивое, приятное такое лицо с крупными чертами, не то чтобы красивое, но и невзрачным не назовешь – такой человек в любой компании будет нависать надо всеми, хоть и была в нем какая-то вязкая, еле уловимая нездоровость: его темные круги вокруг глаз и бледность напомнили мне о Канадских мучениках, чьи изображения я видел на церковных фресках во время поездки с классом в Монреаль – крупные, смышленые, мертвенно-бледные европейцы, которых гуроны связали и посадили на кол.

– Ты уж извини, я тут вообще-то… – он заозирался по сторонам с рассеянной, расфокусированной напряженностью, как мама, бывало, когда не могла чего-нибудь отыскать. Голос у него был грубый, но выговор – правильный, как у моего учителя истории мистера О’Ши, который вырос в бандитском районе Бостона, а потом доучился до Гарварда.

– Может, я в другой раз зайду? Если сейчас неудобно.

Тут он глянул на меня с легкой тревогой.

– Нет, нет, – сказал он, запонок на нем не было, замусоленные рукава болтались вокруг запястий, – погоди минутку, я соберусь, ох, прости – сюда, – рассеянно добавил он, отбросив с лица седую прядь, – давай-ка сюда.

Он подвел меня к узкой, жесткой на вид софе со скругленными подлокотниками и резной спинкой. Но она была завалена подушками и пледами, и только тут мы оба, похоже, заметили, что из-за смятой постели сюда не усядешься.

– Ой, прости… – пробормотал он, отступив назад, так что я чуть в него не врезался. – Я тут, как видишь, разбил лагерь, условия тут, конечно, не самые идеальные, но что поделаешь, иначе толком ничего не слышно, из-за всего…

Конец фразы я не расслышал – он отвернулся, обогнул лежавшую на ковре переплетом кверху книгу и чашку с коричневым кружком от чая внутри и усадил меня в богатое набивное кресло, пухлое, оборчатое, со свисавшей бахромой и сложного вида сиденьем в пуговку – потом я узнал, что такие кресла называются турецкими, а он – один из немногих людей в Нью-Йорке, которые умеют их набивать.

Бронза с крылышками, серебряные побрякушки. Пыльное серое страусиное перо в серебряной вазе. Я неловко примостился на краешке кресла и огляделся по сторонам. Я бы предпочел постоять, так уйти проще.

Он наклонился, зажал руки между коленей. Но вместо того, чтобы сказать что-то, просто глядел на меня и ждал.

– Меня Тео зовут, – наконец выпалил я после долгого молчания. Лицо у меня горело так, что казалось, вот-вот вспыхнет. – Теодор Декер. Все меня зовут Тео. Я живу на севере, – неуверенно прибавил я.

– Ну, а меня зовут Джеймсом Хобартом, но все меня называют Хоби. – Взгляд у него был грустный, кроткий. – Я живу на юге.

Я растерялся, отвернулся, не понимая, смеется ли он надо мной.

– Извини. – Он на секунду прикрыл глаза, открыл их снова. – Не обращай внимания. Велти, – он глянул на кольцо, которое он держал, – был моим деловым партнером.

Был? Астрономические часы – жужжащие, шестеренчатые, с цепями и гирьками, штуковина в духе капитана Немо – громко всхрапнули в тишине, перед тем как отбить четверть часа.

– А… – сказал я. – Я просто. Я думал…

– Сожалею, но нет. А ты не знал? – спросил он, пристально взглянув на меня.

Я отвел взгляд. Я и не понимал, как мне хотелось, чтоб старик выжил. Несмотря на то что я видел – и что знал, – я как-то ухитрился выпестовать в себе ребяческую надежду на то, что он чудесным образом спасся, будто жертва убийства по телику, которая после рекламной паузы оказывается живехонька и идет себе на поправку в больнице.