Щит земли русской - страница 4

Высокому Иоанну пришлось чуть ли не вдвое согнуться: всякий входящий уже на пороге склонял голову перед хозяином Белого Шатра. Не разгибаясь, Иоанн опустился на ковер нежной и теплой шерсти.

– О великий каган, – сказал он, – важное дело вынудило меня, не дождавшись встречи с князем Владимиром, оставить Киев и поспешить на встречу с тобой.

Тимарь сидел на высокой круглой подушке из красного бархата. Широкое расплывшееся лицо, длинные с проседью усы, короткая, вся в складках, шея. Одет каган в кафтан зеленого цвета и черные шелковые шаровары, которые не могли скрыть полноту коротких ног. Тимарь сделал нетерпеливый жест рукой, подзывая Иоанна ближе. Рядом восседал будущий властелин Дикой Степи – сын Тимаря Араслан, шестнадцатилетний княжич. Араслан узнал византийского василика, сдержанно улыбнулся ему и посторонился, уступая место возле отца.

– Где же гуляет мой ворог, этот князь Киевский? – спросил Тимарь. – Садись сюда, рядом. Но говори тихо, и у этого шатра есть чужие уши. Как здоровье нашего большого друга – императора Василия? И что нового на Руси?

Иоанн заговорил не торопясь, выигрывая время, чтобы успокоиться после неласковой встречи с Тарантулом и собраться с мыслями.

– Божественный император в полном здравии, – ответил Иоанн. – Он шлет тебе, владыка степей, немалые дары.

– Я потом посмотрю те дары. Есть ли мне грамота, им писанная? Что просил передать на словах император Василий?

Что просил сказать кагану византийский император? Иоанн Торник, даже среди ночи поднятый с постели, мог бы слово в слово повторить разговор с императором, который состоялся накануне его отъезда из Константинополя на Русь.

Иоанн, временно отстраненный от поручений василика, собрался ехать с товарами в Киев. На прощальный ужин пригласил родных и друзей, зазвал их под своды старого, но крепкого еще дома – наследственного гнезда Торников. Дом этот, постоянно обдуваемый то холодными ветрами с Русского моря, то жаркими – со Средиземного, стоял на крутом берегу Золотого Рога, на виду множества купеческих кораблей, прибывающих в «вечный город» для торгов. Достался дом Иоанну после нелепой и случайной смерти отца. Его убили в темном переулке возле монастыря Мамонта, где останавливались обычно киевские купцы – отец наводил у них справки о сыне Иоанне.

Убийцу, беглого одноухого раба-египтянина, умирающего голодной смертью в огромном чужом городе, слуги старого Торника все же изловили. Младший брат Иоанна, Харитон, держит теперь его у себя, в темном подвале, и время от времени до полусмерти травит голодными псами. Вылечит лекарь раба, оживет несчастный – Харитон снова напускает на него собак. Уже минула зима в таких муках для убийцы, но он, полусъеденный, все еще жив был на день отъезда Иоанна.

– Ты есть хотел и убил моего отца, – говорил египтянину Харитон. – Псы тоже есть хотят…

В разгар ужина совсем неожиданно в зал, в сопровождении услужливого Алфена, вошел императорский этериот[7] с наказом срочно явиться в Большой дворец.

– Зачем? – удивился Иоанн и поставил на стол недопитую чашу вина. – Зачем и кому я понадобился так поздно?

Когда же угрюмый этериот пояснил, что зовет бывшего василика сам император, язык отнялся от радости. Вспомнил! Вновь вспомнил о нем божественный василевс[8]! Прежде он, василик и тайный доглядчик Иоанн, не единожды оказывал разные услуги императору, но был на время полузабыт. Наступили новые времена. Русь приняла христианство, и не было выгоды для Византии, как в былые годы, ссориться с ней. Все чаще и чаще обращался теперь Константинополь к северному соседу за военной помощью. И вот – снова нужда в нем, многоопытном василике Иоанне.

– Поспешим, брат, – поднялся первым из-за стола Харитон. – Я провожу тебя и дождусь у ворот дворца. Ночь темна и потому опасна.

Иоанн распорядился оседлать коня и в сопровождении слуги Алфена и вооруженного Харитона – императорского друнгария[9] – выехал тотчас же, вслед за молчаливым рыжеволосым этериотом, пожилым наемником из варягов.

Улицы, укрытые тенью от каменных дворцов и церквей, в этот поздний час были мертвы, без пешеходов, с редкими тусклыми огнями в окнах да с настороженными бродячими собаками у стен. И только кресты над куполами храма Святой Софии четко просматривались в свете полной луны, вставшей там, за Босфором, на восточном небосклоне над далеким, холодным еще по весне Русским морем.