Шел четвертый год войны… - страница 8

— А почему вас, как вы утверждаете, тылового специалиста по гражданским делам, гестаповца, перевели в военную полицию? — задал Супрун неожиданный вопрос пленному.

— На фронте наши люди несут потери, господин полковник, — ответил фельдполицай. — Кроме того, в управлении безопасности уже не доверяют тем, кто долго воюет на фронте. В управлении считают, что они уже не могут действовать достаточно энергично. Число партизан растет. Значит, полевая полиция не справляется со своими обязанностями.

«А то что наши люди, чувствуя близкое освобождение, все решительнее и смелее берутся за оружие, чтобы приблизить час победы, это не приходит в головы управленцев», — подумал Супрун. Но спросил совсем о другом:

— Усиление получила только полевая полиция в Гривнах?

— Его должны получить все отделения ГФП на данном участке фронта, — ответил пленный.

— Почему именно на данном?

— Потому что этот участок фронта особый.

— Почему вы называете его особым?

— Так меня инструктировали в управлении безопасности.

— Почему они так считают?

Пленный замялся. На лице его, уже давно покрытом крупными каплями пота и совершенно неестественными серыми пятнами, мелькнула тень животного страха. И угодливости…

— Мне не объясняли, герр полковник, — выдавил он из себя.

«Все вокруг да около, — совсем расстроился Супрун. — Ну, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь конкретное ты должен знать!» Он еще долго задавал пленному разные вопросы, нарочно повторяя их по нескольку раз. Но его старания были напрасны. Надежда оставалась теперь только на переводчицу.

В помещении разведотдела, при ярком солнечном свете, переводчица показалась Супруну еще более непривлекательной, откровенно озлобленной, осунувшейся.

— Где вы изучали наш язык? — спросил ее по-русски Супрун.

— Я жила на Украине, — ответила прокуренным голосом переводчица.

— Когда? Где?

— До восемнадцатого года. В Киеве,

— Вы русская?

— Из обрусевших немцев.

— Кто были ваши родители?

— Отец генерал. Мать, естественно, не работала.

— Давно служите в полиции?

— Пятнадцать лет.

— Чем вы занимались?

— Там я работала следователем, — ответила переводчица. И вдруг лицо ее исказила гримаса, словно у нее внезапно разболелись зубы. Глаза сощурились. Она скользнула взглядом по Надежде, по Спирину, задержалась на секунду, точно пробуравила насквозь Коржикова и добавила сипло и громко: — Больше я ничего не скажу. Я ненавижу ваш строй, ненавижу вас всех!

«Истеричка, — подумал Супрун и решил не обращать внимания на эту реплику. — Наглая истеричка!»

— Почему же вы тогда не оказали никакого сопротивления, когда вас брали в плен? — спросил Супрун.

Пленная не ответила.

— А я знаю почему, — наступал на нее Супрун. Пленная не издала ни звука.

— Потому что вы испугались, как бы наши разведчики не свернули вам шею! Или, может быть, я ошибаюсь?

Обер-лейтенант не ответила и на это. Только желтоватые щеки ее заметно побледнели.

— А теперь вы осмелели. Вы же отлично знаете, что здесь не гестапо, и никто ничего делать с вами не собирается. И вы решили сыграть в молчанку. Так? — Супрун даже слегка улыбнулся. — Но только учтите, отвечать вам придется все равно: или перед советским судом, или перед судом немецкого народа. Уведите ее. Пусть на досуге поразмыслит о том, что разговор еще не окончен. И многое для нее будет зависеть от того, насколько в дальнейшем ока будет искренна в своих показаниях. Гестаповку увели.

— Я встречала таких в Берлине, — сказала Мороз. — Чтобы выслужиться перед нацистами, они готовы были на все.

— Можно предполагать, что и эта никого не щадила на допросах, — сказал Спирин.

— Черт с ней. Время придет — свое получит. Отправляйте их обоих в штаб фронта. А нам позарез нужен регулировщик, — Супрун провел ребром ладони по горлу. Он хотел сказать что-то еще, но в это время Сосновский доложил, что Супруна срочно вызывает начальник штаба генерал Фомин.

Супрун забрал протоколы допроса, сунул их в планшетку и вышел из отдела. «Как пить дать сейчас потребует решение, — подумал он. — А его нет! Пока нет! И точка!» Так оно и случилось.

Едва Супрун вошел в кабинет начальника штаба, Фомин тотчас же оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на начальника разведотдела, будто тот ворвался к нему совершенно неожиданно или явился бог ведает в каком виде. Но Супрун отлично знал манеру начальника штаба и нисколько не удивился этому взгляду. Как ни в чем не бывало он четко доложил: