Шелковый путь - страница 6

Хисамеддин был уроженец Сыгынака, что южнее Отpapa, у самого устья Инжу. Там, на сизых от пыли улицах, где самозабвенно гонял он недавно шелудивых собак и где нудные муллы из медресе не однажды таскали его за уши, будущий поэт провел свое детство. С малых лет преклонялся он перед мудрецами. Едва выучив арабскую грамоту, стал сочинять стишки, скрипя гусиным пером по бумаге. Вскоре имя юного стихотворца стало популярным. Ему сейчас немногим больше полутора мушель[8], кости еще не окрепли, и телом он нежен и гладок, как молодой, молочный телок. Лоб высокий, выпуклый; нос с небольшой горбинкой; лицо узкое, продолговатое. Сидит он всегда в неподвижной позе, ссутулясь и чуть свесив голову. Очень учтив, редко смотрит в глаза собеседника. И сейчас он задумчиво уставился на свое колено, всем своим обликом напоминая молодого насытившегося ястребка, блаженно греющегося в лучах солнца на кустике колючего чингиля.

Повелитель явно был доволен юным поэтом. Он сказал:

— Дарю себе коня-тулпара, обгоняющего ветер, а в придачу охотничьего сокола, видящего волка за тридевять земель. И пусть не покинет тебя вдохновение. Будешь слагать стихи, писать книги. Останешься здесь, в Отраре, в моем дворце Гумбез Сарае!

Хисамеддин, склонив набок голову, задумался. Взгляд он лишь перевел на другое колено.

— О всемилостивый повелитель! Не нужны мне ни белогрудый сокол, чьи когти рассекают ветку таволги, ни быстроногий тулпар, чьи копыта дробят камень. Есть у меня одно сокровенное желание: разрешите мне доступ к самому ценному, что есть в Гумбез Сарае, — прославленной библиотеке великого Абу-Насра, который известен в мире по названию этого края — аль-Фараби.

Дрогнул, сразу набух кровью «заячий альчик» на лбу Иланчика Кадырхана. Никак не ждал он такого ответа от юноши. «Да-а… Гумбез Сарай скрывает в себе немало тайн, его подземные комнаты полны сокровищ, а по хранилищам бродят в длиннополых чапанах познавшие все науки мудрецы. Книгам здешним и вовсе цены нет. Одно перечисление их названий займет столько времени, сколько необходимо, чтобы зарезать и расчленить на части туши трех верблюдов. Это здесь хранятся древние тюркские летописи, обтянутые бараньими шкурами; надписи на пожелтевших от времени лопатках быков, арабские дастаны, киссы[9], написанные на светлой коже куланов; индийские книги, украшенные рыбьей чешуей; тюркские инжили, назарейские свитки, вязь на бересте северных народов, иудейские письмена, камни, исписанные непонятными, забытыми знаками; папирусы фараонов из страны Миср, глиняные плитки из стран Ирака и многое другое. Есть книги, громадные, точно сундук, на языках пехлеви, фарси, румийцев, иудеев и согдийцев; они недоступны простым людям, непосильны они и для обычных мулл, за многие годы с трудом осиливших афтиек[10], глубокий смысл их понятен лишь немногим мужам, посвятившим жизнь изучению разных наук. Когда жил и творил в Отраре великий тюрк Абу-Наср Мухаммед ибн Мухаммед Тархан аль-Фараби, поражавший мир глубиной мысли, широтой познания и прозорливостью, сюда со всех концов света стекались вместе с караванами книги и драгоценные рукописи. Сколько ученых факиров вышло из Отрарского медресе, познавших истину и тайну бытия! А помимо их сколько было здесь всегда волхвов, жрецов, баксы, врачевателей и прорицателей в прохладных, мрачноватых кельях — худжрах под Гумбез Сараем!

Бывало, раскрывали они громоздкие священные книги, наблюдали движение небесных тел и предсказывали: «А в таком-то году неслыханная беда нагрянет, по щетки коням прольется людская кровь. В таком-то году обрушится босоногий жуткий джут[11], люди с голоду начнут поедать змеиные яйца». И часто сбывались эти недобрые пророчества…

Думая об этом, Иланчик Кадырхан чувствовал, как кровь приливает к голове и охватывает его странная грусть. Он испытывал и тайную гордость, и волнение, и безмерную свою ответственность перед памятью предков и за будущее потомков.

«Значит, этого юного поэта влекут древние книги…»

Кадырхан запахнул полы своего длинного вышитого золотом и отделанного парчой чапана. Под густыми бровями блеснули на мгновение два живых огонька.