Шеридан - страница 12

И еще это был век острословов и говорунов, как и всякий другой век, отмеченный влиянием женщин и Франции. Остроумие и красноречие отпирали двери знатных домов, хотя золотой ключик к ним, надо сказать, изготовляли по политическому шаблону. Подобно враждующим партиям гвельфов и гибеллинов, сторонники Фокса, почти все время пребывавшего в оппозиции, и сторонники Питта, неизменно стоявшего у кормила правления, были вечно на ножах. Первые собирались в доме герцогов Девонширских, в салонах миссис Кру и миссис Бувери, последние были частыми гостями у герцогини Гордонской, известной своим тонким умом, а также у герцогини Ратлендской и леди Солсбери, блиставших зрелой красотой. В дальнейшем леди Эстер Стэнхоуп, всегда отличавшаяся деспотизмом, стала генералиссимусом армии приверженцев ее «дядюшки Питта». Впрочем, большинство остроумцев того времени держало сторону вигов. (Любимой темой разговора английских дам была политика. Сплошь и рядом на обеде или в опере только о политике и говорили. Дело дошло до того, что лорд Э. жаловался, что из-за увлечения политикой жена будит его по ночам — только он начинает засыпать, как она вскрикивает во сне: «Устоит премьер или падет?»)

Напротив, «синие», то есть сторонницы старых тори, — миссис Трейл, взявшая под свое крылышко доктора Джонсона, миссис Чалмондели, миссис Монтегю и им подобные — проявляли больше терпимости и широты при подборе своих гостей. В их домах блистали такие остроумцы, как Шеридан, Фокс, Латрелл, Джордж Селвин и «Хейр (заяц), имеющий многих друзей»; но и скучных зануд, конечно, тоже хватало. У них даже был свой собственный клуб «Приставал». Так же как и в век классической литературы, авторы надоедали друзьям с чтением своих рукописей, а каждое удачное произведение собратьев по перу объявляли плагиатом. Один из таких горе- литераторов, некий Джордж Дайер, отчаявшись найти где бы то ни было добровольных слушателей, отправился читать свои творения в грязелечебницу доктора Грэхема, пациенты которой, погруженные в грязь по пудреные парики, не могли спастись бегством.

Помимо всего прочего, это была эпоха злословия. Газеты уподобились шепчущимся сплетницам — их страницы пестрели пасквилями и инсинуациями, не щадившими ни маститых старцев, ни прекрасных дам. Пасквин — так именовал себя Уильямс — возвел клевету в степень изящного (вернее, как раз неизящного) искусства: его грубые карикатуры были развешаны в каждой лавке гравюр и эстампов. Неприкосновенность частной жизни стала привилегией бедняков. Когда миссис Трейл, презрев доктора Джонсона, вышла замуж за Пиоцци, это событие породило обширную пасквильную литературу, полную злобных сплетен и домыслов.

Резкие личные выпады омрачали парламентские прения. Холодное равнодушие Питта к прекрасному полу часто служило поводом для язвительных шуток. А сам Питт за каких-нибудь два года до своей смерти избрал в качестве объекта для грубых насмешек красные щеки Шеридана. Берк, постоянно переходивший все границы, называл лорда Шелберна «этот Борджиа и Катилина». Не пощадил его язык и самого монарха. Когда в 1788 и 1789 годах Георг III впал в безумие, Берк возгласил в палате общин, что господь бог низринул короля с трона. А когда Тэрлоу, совсем было собравшийся, как крыса, сбежать с тонущего корабля безумного монарха на утлое суденышко Фокса и наследника престола, торжественно заверял пэров: «Пусть покинет меня бог, если я покину моего короля», Уилкс, присутствовавший при этом, воскликнул: «Не только покинет — пошлет жариться в ад!» Стоявший рядом Берк добавил: «И чем скорее, тем лучше». Услышав про одного нового члена парламента, что он хорошо зарекомендовал себя как автор труда по грамматике и книги о добродетели, Тауншенд заметил, что палата общин — неподходящая ярмарка для подобных товаров.

Век Шеридана благоприятствовал расцвету литературы. Со времени Дефо литература шла в самую гущу жизни, в народ. Обретая свободу, она становилась демократичной. Так, Шеридан отличался от драматургов эпохи Реставрации тем, что не старался выводить в своих пьесах аристократов. Его герои — не вельможи, а горожане, занимающие, правда, высокое общественное положение, но все же простые граждане, чуждые преклонения перед древними реликвиями и освященными веками традициями.