Шесть ночей на Акрополе - страница 13

Вдали — стоящий на якоре Акрополь, готовый к отплытию.

Стратис добрался до Заппиона,[46] до конца большой площади, учащенно дыша. Все остальные уже собрались, готовые отправиться на Акрополь. В тот миг, когда он протянул руку Саломее, все огни вдруг сразу погасли. Луна упала, словно невод из фиолетовой стали, и покрыла их всех: три парочки застыли с разинутыми ртами; два споривших торговца пришли к соглашению; глаза Лалы устремились к небу и засияли; виолончель на сцене захлебнулась. Волшебство закончилось грохотом надутого бумажного пакета, который взорвал какой-то приставала. Огни зажглись. Тучная дама, сидевшая с разведенными в стороны коленями, снова принялась щелкать фисташки, словно сопровождая смену сцены игрой на ксилофоне.

— Прикосновения, вызывающие короткое замыкание, — сказала Сфинга. — Знаменательное начало!

Она огляделась. Никакой реакции не последовало: шутка не удалась.

— Вам нравится Гиметт?[47] — угрожающе спросила она Стратиса.

— Мне не нравится говорить, что мне нравится и что нет, госпожа Сфинга.

— Когда-то ромеи были невероятно развязны.

— «Эллада значит — горе!»[48] — пропел Нондас.

— «Moi, cela m’est égal parce que j’écris Paludes»,[49] — засмеялся Николас.

— Слава Богу! Так можно надеяться, что сегодня ты не доведешь нас до головной боли своим витийством, — сказала Сфинга.

— Я витийствую только одну ночь в месяц — когда луна в ущербе: не знаю, что тогда со мной происходит. Теперь, когда вам это известно, можете без особого труда избегать меня.

Слева, среди деревьев, во тьме, ветер вдруг зазвенел, словно систры:[50] платье Саломеи заволновалось. Стратис подошел к ней и сказал:

— Не знаю, как созреваете Вы, но Сфинга созревает кисло.

Они поднялись к крепости.[51]

Перед ними, на длинных мраморных ступенях Пропилей, появились очень тонкий и очень высокий господин в смокинге и носатая дама с плоской грудью в вечернем туалете и с тюрбаном на голове. Это были иностранцы. Их сопровождал светский туземец, весь в изгибах и пыхтящий огромной сигарой, неприличной в этот час. Он напыщенно восклицал:

— C’est l'Acropole![52]

Услыхав это, Николас спросил:

— Ты знаешь, что такое «l’Acropole»?

— Что? — спросил Калликлис.

— «Я суща, суща и зряща меня, зряща меня, чтобы быть зримой…» и так далее.[53]

— Бред сивой кобылы!

— Как тебе угодно. Только не говори этого госпоже Сфинге, потому она за такое сердится.

— Естественно, — отрешенно ответил Стратис.

Достигнув вершины лестницы, они разошлись. Саломея направилась к Эрехтейону, остальные — к храму Ники. Стратис остановился в нерешительности, затем последовал за Саломеей.

Внизу, на северной стороне, у подножья скалы сгрудились домики, напоминавшие стаю кубических черепах, цвета вороньего крыла или серебряные. Саломея смотрела на Кариатид.

— Кто эти девушки — женщины или колонны? — спросила она. — Одна нога, напряженная, указывает, что они несут тяжесть, а другая?…

— Странно, что тяжесть, которую они поднимают, чувствуется у них в груди, — сказал Стратис.

— Верно. Такой казалась мне когда-то Лала…

Она помолчала, затем добавила:

— Странная была перемена освещения внизу, в Заппионе.

— Я подумал, что на Вас опустилась обнажающая рука, — сказал Стратис. — Теперь это не так.

— Но это должно быть так, — ответила она.

Стратис взял ее за руку.

— Сегодня утром, — сказал он, — сегодня утром, на улице Эрму я видел девочку, которой не было еще и десяти лет. Она кричала другой девочке, которая бежала позади: «Давай, фея-коротышка!». Вот так мне хотелось бы звать Вас.

— Пошли посмотрим, что делают другие, — сказала она и устремилась вперед.

Направление им указывал издали голос Калликлиса, который декламировал:

— Молодец, Клис! — сказала Сфинга. — Это надо бы положить на музыку и петь вместо «Грозного».[55]

Калликлис протянул руку и провел ладонью по ее позвоночнику.

— О, женская спина, бочка Данаид! — сказал он с лиризмом.

Сфинга с наслаждением повела плечами. Лала засмеялась и сделала несколько шагов.

— Бедняжка! — прошептала Сфинга. — Славная девушка, но дура.