Шествие - страница 24

— Имели на стороне любовницу? Так, что ли?

— Любовницу?! Ха! Имел… будь она неладна. И звали ее Наука! Только не подумайте, великолепнейший вы мой, что по ее могущественной протекции рассчитывал я подняться на Олимп мирового господства! Не совсем так. Поначалу, не скрою, старался в этом направлении. А затем, углубившись в познание, бескорыстно увлекся тайной. Тайной камня, великодушнейший вы мой. Не человеку, не зверю, не хотя бы злаку хлебному или фрукту вкусному поклонялся — холодному минералу!

— М-мда, не позавидуешь, — поддакнул я нехотя профессору. — Это что же за тайны такие… каменные? По части возвращения молодости, что ли? По извлечению золота из оружия пролетариата, то бишь из булыжника? Кстати, Викентий Мценский, учитель истории! — представляюсь я в свою очередь.

— Истории — чего?! — жадно интересуется Смарагдов, прильнув ко мне всем своим расслабленным существом, провонявшим карбидом.

— Во всяком случае — не истории камня. Вы что, в школе никогда не учились?

— Не обижайтесь, милейший… Отвлекся, отвык от всего на свете. За годы постижёния отстранился. Как говорится, с головой ушел… в камень. Значит, историю земного шара преподавать изволили, мудрейший вы мой?

— Не вселенной же. И не столько земного шара историю, сколько его пассажиров, великолепнейший вы мой! — иронизирую.

— И что же, довольны?

— Чем?

— Историей своей? Вообще — прожитой жизнью? Если на нее оглянуться теперь, с дороги? Только откровенно. Лично я в своих деяниях полностью разочарован. Зря старался…

— А кто — не зря? — подсыпаю в беседу перчику. — У меня тоже свой камень имелся. И ушел я в него не с головой, а со всеми потрохами. Запойного свойства булыган на шею себе подвесил. Винно-водочного происхождения.

— Винный камень?! По-научному — кремортар-тар. Замечательнейшее соединение из кислых калиевых солей! Применяется при гальваническом лужении и как протрава.

— Вот именно что отрава. Тартар! Или как там у вас это называется… И так он меня за горло взял своей клешней, товарищ Смарагдов, не приведи господь. Все прахом пошло! Жена, семья, школа, книги, музыка. Не говоря об истории. Извините, что разоткровенничался…

— Вам спасибо! За облегчение, — просиял профессор.

В общении со Смарагдовым прошла на дороге очередная ночь, короткая, неполноценная, как где-нибудь за полярным кругом, не ночь — затмение: словно кто-то внушительный прикрыл солнце ладонью, но тут же и отдернул ее, терпения не хватило.

Солнце еще не взошло, но в предчувствии света некоторые из путников уже потирали глаза, словно от попадания в них мусора: это погубившие себя «дети зла», путешественники в аидово царство, всяческие профессиональные, интернациональные и прочие «лжецы и убийцы» готовились к встрече нового дня, то есть к закрытию своих глаз (смотреть на солнечный свет было им не то чтобы запрещено — нежелательно было: ходили слухи, что глаза лжецов от прикосновения солнечных лучей плавились и вытекали). На самом-то деле все гораздо проще: тьма тьмы ищет. Темной душе во мраке уютнее.

Смарагдов, должно быть вспомнив былое и расчувствовавшись, молчал. Нужно было идти дальше. Развилка, которая всего лишь подразумевалась, подчиняла движение, звала вперед, и, хоть я уже знал, что дорога и есть само движение (планета вращала ее к развилке, как эскалаторную ленту), переставлять вместе со всеми ноги по трещиноватому монолиту было куда приятнее, нежели стоять или сидеть сиднем. Ощущение движения правдивее самого движения. К тому же на дороге прежде всего принято идти. Если вы не хотите, чтобы на вас то и дело натыкались попутчики. Особенно те, с закрытыми глазами, с запрещенным зрением.

— Светает… — обратился я к окаменевшему Смарагдову. — Прощайте.

И зашуршал кроссовками в направлении, общем для всех и каждого.

Смарагдов моментально очнулся. Пристроившись ко мне с правого бока, восторженно задышал, семеня ножками. Нехотя посмотрел я в сторону ученого человека и теперь уже отчетливо мог разглядеть несильный, безвольный нос пипочкой, весь плюгавый профиль плешивого очкарика. Даже напористая седая бородка профессора не делала этого профиля мужественней. Наоборот, было в этой культивируемой растительности, особенно здесь, в сакраментальных условиях дороги, нечто отталкивающее, неуместное, в худшем смысле слова, театральное.