Шипы Души - страница 56
Но сперва надо довершить начатое.
Он практически ласково приобнял за шею потускневшего волчонка.
— Ну что, скажи, что-нибудь напоследок.
Токаява сомкнул совсем не стариковские мускулы на шее гопника. Тот задергался, но куда там! Бесполезно. Все равно, что аквалангисту без ножа пытаться выбраться из рыболовной сети.
Сенсей чуть разжал захват. Все-таки интересно, что он выдаст напоследок. Что-нибудь оригинальное или из обычного гоповского набора.
— Ты труп, сучара…
«Обычного». Дальнейшие слова выходили с хрипом.
— Да, я близок к могиле, — пробормотал Токаява, отпуская захват и укладывая на лавку потерявшего сознание неудачливого «джентльмена удачи». — Но могу и с собой забрать.
Что ж, теперь на ближайшей станции придется из электрички выходить уже ему. И ждать следующего поезда. В этом дальше выйти может быть весьма беспокойно.
Так город встречал блуждающего туриста.
Последние, ровные шаги от автобусной остановки по знакомым улицам и вот он родной дом, уютный, милый дворик, так когда-то близкий сердцу. Вот он почти и дома, в котором не жил десятки лет, сбежав из тогда ещё Ленинграда в Хабаровск, подальше от позора проигранных соревнований и всех сопутствующих событий. Бежал в глубинку страны, на задворки — на Дальний Восток.
Не хватало разве что фанфар при возвращении, но не до них. Кто его помнит в этом бурлящем страстями городе?
Так странен этот момент возвращения, выбрасывает в какое-то пограничное состояние. Сколько забытых чувств всплыло внутри, их всколыхнуло со дна души поднимающейся бурей.
Дождливая погода лишь усиливала эффект ощущения не реального мира, а словно какого то Чистилища, в которое верит весь католический мир, но не православные или протестанты, хотя вроде бы те же «братья во Христе».
Вроде бы Чистилище это этаж между мирами, где принято страдать за грехи, но не так, как в аду. Да и прописка временная. Но за какие такие грехи он получил столько страданий по жизни?
Капли стучали по кепке, плащу и рюкзаку. Навевали тоску и грусть сенсею. Совсем не светлую «белую» печаль, как у Пушкина в ссылке в деревне, а настоящую депрессию, которая пытается утопить тебя и терзает за самое сердце, сжимает его больно ледяной рукой, стискивает так, что остаётся лишь в бессилье скрипеть зубами.
Плохо на душе, плохо. Мрачное настроение для возвращения. Токаява и не подозревал, что будет настолько скверно погружаться в прошлое. Хотя чего ещё ждал?
Сколько же воспоминаний навевает эта обожженная шпаной скамейка у родного подъезда? Воспоминаний светлых, добрых. Посаженный в день рождения дочери собственными руками саженец ёлки, не раз спасённый от собак, уверенно отвоевал себе место под тусклым солнцем мегаполиса.
«Ему столько же лет, сколько было бы Алёнушке, доченьке моей любимой». — Вдруг вбило гвоздями в голову Токаяве простую истину.
Сенсей невольно схватился за грудь, ощущая как бешено заколотилось не молодое уже сердце. Мысль о дочери выбила из колеи. Горло сдавило и стало трудно дышать. На глаза навернулись давно позабытые слёзы. Вспомнилась русская жена и их общая дочь, трагически погибшие в автокатастрофе.
Все те же девяностые. Лексус местного чиновника вылетел на встречку и Вероника первой вывернула руль, улетев с трассы… в бетонный столб.
В вынужденном бессилии Токаява присел на ту самую опалённую скамейку, прижавшись рюкзаком к разрисованной спинке. Силы покинули тело. Впервые за последнее время не мог пошевелить и рукой, словно из тела вытащили все кости, оставив лишь какую-то вату. Робот без батареек.
Дышать пришлось медленно, осознанно, нагнетая в себе холодный гнев, вспоминая все цели. Одну за одной. От простого к сложному. Ступенька за ступенькой. Только так можно добраться до крыши плана, что поставил перед собой.
«Всё по порядку: одну цель за одной. Не раскисать. Только не сейчас! Никакой слабости… Всё потом… Успокойся… Ты знаешь, для чего ты ещё жив». — Замелькало в сознании, подгоняя самонастрой.
Токаява попытался сглотнуть возникший в горле ком, но куда там? Легче выдрать кадык.
Запиликал домофон, отвлекая внимание. Отворилась дверь. Первой показалась овчарка на натянутом поводке, следом сонный вихрастый парень, едва удерживающий тот самый поводок в тонкой, бледной руке. Слабая кисть, казалась, вот-вот переломится.