Школа гетер - страница 21
– Изволь отведать вина – алого самосского, сладкого, как ты любишь. Мне привезли также беотийский хлеб с орехами, твой любимый… Великолепный хлеб! Разводишь в кратере водой вино, обмакиваешь туда тугой кусочек хлеба, и он сразу становится мягким, будто только что испечен, а уж благоухает-то как! – Элий причмокнул губами. – Отведай! А тем временем эти грязнули немножко отмоются.
– Вино потом, – отмахнулся Апеллес. – Я хочу посмотреть на них сейчас.
– На немытых? – изумился Элий.
– На купающихся, – ухмыльнулся Апеллес, и Элий только вздохнул, не смея больше спорить с великим человеком.
Апеллей отстегнул круглую сердоликовую, вплавленную в золото, карфиту[16], которая придерживала на груди нарядный, изысканно задрапированный гиматий с охряной каймой по краям, сбросил его и остался лишь в длинном золотистом хитоне, украшенном по подолу темно-красным критским узором. Одни лишь рабы или воины носили короткие хитоны до колен или выше – почтенные люди позволяли себе открывать только щиколотки. Конечно, во время работы Апеллес не стеснял себя – на нем вообще была только грубая короткая эксомида[17], открывавшая правое плечо и руку, что было очень удобно для размашистых движений, – однако пребывание при царском дворе приучило его к простой истине: встречают по одежке, даже если ты – художник, известный на всю Ойкумену.
Чуть приподняв полы хитона и ступая осторожно, чтобы не запачкать тонкие кожаные сандалии с яшмовыми пряжками, Апеллес прошел к купальне и опустился в кресло, стоящее в тени пальмы.
Купальня представляла собой небольшой, шагов двадцать на двадцать, неглубокий водоем с полого понижающимся дном и несколькими выступами в стенах. Сейчас на этих выступах там и сям примостились скорченные фигуры тех, кто уже помылся и теперь обсыхал.
Апеллес опытным взглядом скользил по лицам и телам – тела для художника имеют такое же значение, как лица! – и с грустью отмечал, что Элий с его наметанным глазом оказался прав.
«Люди вырождаются, – с грустью отмечал Апеллес. – Ну что это за сложение… что за руки и ноги… не найти даже намека на богоподобие! Как будто они все – из кривоногого племени лапифов, порожденных кентаврами! И можно подумать, их всех покусали бешеные собаки… у них водобоязнь! Даже помыться толком не могут, даже не способны получить удовольствие от купанья! Нет, этот товар мне не подойдет…»
Посреди купальни вдруг вспенилась вода, и оттуда показалась облепленная мокрыми волосами голова, и затем чуть не до пояса взметнулось девичье тело. Остальные купальщики с визгом метнулись врассыпную, словно от внезапно вынырнувшей акулы. Те несколько мгновений, пока девушка не канула снова в воду, сердце Апеллеса, казалось, не билось – во всяком случае, он ощутил резкий толчок крови в горле, когда купальщица исчезла. И поверхность воды вновь стала гладкой.
«Сколько же времени она провела под водой, если я ее сразу не заметил? – изумился Апеллес. – И сколько пробудет еще?!»
Он незаметно для себя задержал дыхание, и легкие уже начали разрываться от недостатка воздуха, когда девушка вынырнула вновь, и на лице ее сияло то же выражение, которое поразило Апеллеса еще в первый миг ее появления на поверхности воды: выражение нескрываемого наслаждения. Темно-серые глаза ее были затуманены блаженством. Чувствовалась: сейчас она так счастлива, что для нее не существует окружающего, – она забыла о рабстве и мысленно вернулась в те времена, когда была свободна и могла купаться не только для того, чтобы помыться, но и просто для удовольствия.
Апеллес жадно следил за каждым ее движением, за сменой выражений на лице.
Вот она легко, в несколько сильных, быстрых взмахов, подплыла к одному из выступов на стене купальни, взобралась на него и села. Собрала волосы в жгут, отжала их сильно, как прачки отжимают белье, слабо улыбаясь, когда капли падали ей на колени, потом внимательно осмотрела себя – и покачала головой, увидев, что на ее бедрах изнутри еще не смыты какие-то ржавые пятна.
«Она совсем недавно была девственницей, – понял Апеллес. – Ее насиловали, конечно: иначе отмылась бы от крови, – и насиловали жестоко: плечи и спина в царапинах от ногтей, видны следы укусов… Потом продали в лесху. Здесь она уже не сопротивлялась: на теле нет кровавых рубцов от плети надсмотрщика…»