Шмагия - страница 7
Вскоре Гюрзель, Химейра и Эмпуза-младшая с горем пополам выбрались наружу. Хмыкая и стараясь побольнее наступить подруге на пятки, барышни двинулись во двор под конвоем гвардейцев. Седой кот спрыгнул с забора, потерся о ноги Химейры, чем вызвал новый скандал со слезами и проклятиями в адрес «мерзкого зверя». Мускулюс сперва хотел было опять вспомнить про кнут, но котище стал тереться о его ноги, и колдун едва не взвыл. Шерсть мерзавца жесткостью напоминала колючую проволоку.
Рядом счастливо лаял цветастый кобелек. Видать, искренне восхищался проказами товарища.
– Нюшка, цыц! А ты, Косяк, иди в горницу, я тебе молочка дам, со щелочью…
Покои для девственниц, как условливались заранее, были отведены на втором этаже, в боковом крыле. Здесь происходила линька и в прошлые разы. Тем не менее, памятуя, что береженого рок бережет, Мускулюс лично проверил запоры, убедился в прочности двойных решеток на окнах. Кузнец постарался на славу, да и каменщик не оплошал. Даже если три девицы соберутся под окном, заманивая прохожих из-за забора, прутьев им не выдрать.
Умница мастер Леонард! Дока по переплетной части!
Охрану Андреа планировал разместить, как обычно: один гвардеец в дозорной каморке перед девичьими покоями, другой в коридоре, третий патрулирует снаружи, у ворот и вдоль забора. Спят по очереди – коридорный нужен не всегда, особенно если сам колдун в доме.
Честь по чести, спустя полчаса он вздохнул свободней.
– Прошу мастера Андреа отобедать!
Хозяин к обеду спустился в трапезную. Болезнь супруги – дело грустное, но преломить с гостем хлеб-соль – дело, скажем прямо, святое. Когда Леонард Швеллер обменялся с колдуном троекратным рукопожатием, Мускулюс тихо крякнул. Хоть и не был обделен силушкой, а все-таки лапа у потомственного кожемяки была исключительная. Окорок с клещами. После такого уважения брать еду трудновато. Заняв место во главе стола, Леонард распорядился, чтобы Цетинка отнесла харч наверх, «девкам и ихней гвардии», узнал, что дочь озаботилась этим загодя, и степенно кивнул. Был хозяин дороден, пузат, седых волос не стриг, отчего над розовой лысиной клубилось перистое облако. Словно мамкины уси-пуси над нежной попкой младенца. Ел медленно, черпая ложкой гущу со дна горшка. Колдун дважды пытался начать разговор о пустяках, какие прилично вести за столом, и оба раза кожевник ограничивался утробно-басовитым хмыканьем.
Чувствовалось, что здесь он лишь телом, думами же пребывает далеко. Зато хромуша Цетинка, сияя от счастья, готова была хоть трещать без умолку, хоть слушать в три уха.
– Да, моя госпожа, столичные дамы в этом сезоне предпочитают ажурные мантильи из кружев. Представляете: ночь, луна, балкон, и влюбленный кавалер, исполняя серенаду, имеет счастье лицезреть…
– Ой, а у Мятликов теленок с пятью хвостами родился! Дядька Мятлик с горя проигрался в «орлянку» меняле Фраушу, а меняла тайком его долг братьям Коблецам сбагрил, под проценты…
– На летнем Турнире Сонетов бард-изгнанник Томас Биннори поразил всех ценителей. С первых же строк: «Восплачем же о гибели сонета!..» Его Величество изволили прослезиться…
– А вдовый мясник Клаус взял за себя весталку-расстригу Ханну Уттершайн! У нее на носу родинка, и она гуляет с Милашкой Гонасеком, пока мясник пьет в аустерии…
– Герцог Арнольд приобрел фаворитке малый ковчежец с ногтем Падмехума Дарителя. Сия нетленная реликвия…
Радуя девицу общением, к коему Цетинка отнюдь не привыкла, Андреа исподтишка разглядывал хозяина. Ел колдун мало, осторожно, памятуя о желудочных кознях трепангов, – значит, мог отдаться созерцанию.
Увы, за истекшие семь лет Леонард Швеллер сильно сдал.
Раньше, держа семью в кулаке, а кулак кожемяки – история отдельная, к свободе мнений не располагающая, он не позволил бы младшей дочери столько болтать в присутствии родителя. Самодур и деспот, сын самодура и деспота – похоже, что и внук, но Швеллера-деда колдун застал совсем дряхлым, на смертном одре. Что никак не мешало старикану в минуты меланхолии ходить драться с кожедерами-конкурентами. После таких прогулок Швеллеры на некоторое время становились монополистами. Отца Леонард потерял давно – мастера Бьорна, прозванного Мяздрилой, унес «черный аист», как здесь звали гнилой мор. С тех пор сорокалетний Леонард единолично правил в мастерской и в собственном доме.