Шопенгауэр - страница 5
Летом 1787 года они отправились в первое путешествие. Генрих Флорис хотел показать жене мир. Она была в восторге: «Я поеду путешествовать, путешествовать! Увижу Англию!.. У меня закружилась голова от радости, когда мой муж объявил мне о своем намерении дать мне это нечаянное счастье…» (цит. по: 124. S. 18). Но намерение Генриха Флориса состояло не только в этом. Супруг определял судьбы своих близких, не спрашивая их мнения. Он заранее решил, что его будущий ребенок (непременно сын) будет купцом, как он сам, что его будут звать Артур — имя, которое пишется и произносится одинаково и по-немецки, и по-английски, — и что будет он англичанином, а для этого должен родиться в Англии. Поняв, причем раньше, чем это осознала жена, как предполагает автор новейшей биографии философа («Шопенгауэр и бурные годы философии») Рудигер Сафрански (124), что она забеременела, он отправился через Голландию и Гавр в Лондон. Его целью было подготовить почву для окончательного переселения в Англию.
Как только Иоганна поняла, что станет матерью, между супругами возник конфликт: она хотела во что бы то ни стало вернуться домой и рожать под присмотром матери. Но супруг был непреклонен, и она подчинилась, так как не могла противопоставить его воле «ничего разумного», хотя ее стремление рожать дома при матери было естественным. Об этой коллизии она вспоминала в 1837 году, много лет спустя после смерти мужа. Именно в путешествии впервые проявились те скрытые противоречия, которые определяли их брак. Она подчинялась, но жаждала следовать своим естественным склонностям; она нуждалась в помощи, но оказалась совсем одна в чужой стране. Однако ее талант общения скоро подарил ей друзей, которые заботились о ней, утешали ее и сулили поддержку. Здесь она ненароком открыла в себе эту способность, которая весьма пригодилась ей в жизни.
Когда пришла осень, будущий отец семейства затосковал в туманном Альбионе: его преследовал беспричинный страх, который унаследовал Артур, вынужденный, по его собственному признанию, всю жизнь «всей силой своей воли бороться с ним» (134. Bd. 4. Т. 2. S. 120). Генрих Флорис не мог похвастать хорошей наследственностью: в его роду было несколько душевнобольных.
Возможно, этот страх был симптомом душевного нездоровья. Возможно, его темным и неопределенным источником была ревность к светским успехам жены. Но Иоганна истолковала его иначе. Она решила, что ее покорность пробудила у мужа угрызения совести, что он начал беспокоиться за благополучный исход родов, что он пожалел ее, такую одинокую. Это было второе противоречие, характерное для их брака: супруги не понимали друг друга. К тому же Иоганна отличалась большой черствостью. Артур много лет спустя вспоминал, что, когда отец был прикован к инвалидной коляске, «моя госпожа мать собирала общество и развлекалась, в то время как он тяжко страдал» (133. S. 152).
Как бы то ни было, в самое неблагоприятное время года, с огромными трудностями (через Ламанш, например, переправлялись ночью) супружеская чета устремилась на родину, куда и прибыла в последний день 1787 года и где 22 февраля 1788-го появился на свет Артур Шопенгауэр. Молодая мать отнеслась к нему поначалу как к новой кукле, которая, однако, быстро ей надоела, поскольку она вынуждена была коротать свои дни с сыном в загородной Оливе, не имея возможности отлучиться. Отец, который появлялся раз в неделю, и мать, которая тяготилась своим материнством, обрамляли первые годы жизни ребенка. Это была исходная сердцевина жизненного опыта, которая повлияла на его мировосприятие. «У человека, — писал позже Шопенгауэр, — есть глубокая вера в то, что нечто вне него сознает так же, как он сам; живое представление о противоположности, наряду с безмерностью — ужасная мысль» (134. Bd. 1. S. 8).
Он никогда не знал покоя и уюта в родительском доме. Не ведая материнской любви в ранние годы, когда формировалась базисная личность, он не получил способности смотреть на все живое спокойным взглядом. Ему казалось, что в мире нет высшей цели, нет высшего замысла. Он редко и неумело радовался жизни. С юности он ужасался воле к жизни, потому что не умел воспринять теплоту этого мира. То, что было ему ближе всего, выступало как нечто чуждое и дальнее, и здесь была тайна, которую он поднял затем на философскую высоту. Он не понимал людей, страшился близости с ними, чурался ее, подчас попадая впросак. Всю жизнь он трепетал за свое здоровье; в старости боялся грабежа и разбоя.