«Шпионы Ватикана…» - страница 57

Наконец после недель затишья следователь вызвал меня на допрос. На сей раз он нашел «свидетелей»; а были это два отца-иезуита, давно сидевшие в лагере. Показания они написали и подписали: «Пьетро Леони, убежденный фашист[71], подготовлен в римском Коллегиуме „Руссикум“ с целью проникновения на территорию Советского Союза, ведения шпионажа в пользу Ватикана и разжигания недовольства существующим режимом. Ватикан, вечный враг СССР, стремящийся обманным путем вытеснить советскую власть и подготовить себе пути к захвату советских территорий, основал среди прочего „Руссикум“, школу шпионажа и ненависти к России и другим странам народной демократии».

Протоколов было два, по содержанию почти идентичных. Я не мог проверить подлинность подписей отцов-иезуитов (отца Новикова и отца Чишека), с ними учился в Риме, зато я мог ответить.

— Вероятно, — сказал я, — вы подделали подписи. Я не верю, что мои собратья подобным образом оклеветали меня, «Руссикум» и Ватикан. И даже если подписи истинные, содержание ложно. Если бы они на самом деле написали это, я сказал бы, что они отступники, перешедшие на службу советской власти. А если они таковы, то их показаниям нечего удивляться.

Отправляясь в Одессу, я достал у одного русского эмигранта паспорт его брата, уехавшего с ним из СССР и умершего за границей. Я хотел воспользоваться им, если бы понадобилось раствориться среди местного населения, скрыв свою национальность и миссию. В начале следствия я ждал, что этот паспорт, забытый мной в кармане плаща, всплывет. Но прошло несколько месяцев, ничего не было; я успокоился, решив, что паспорт при обыске у меня дома не нашли. Но вот в один прекрасный день следователь вынимает его.

— Что это такое? — спрашивает он.

— Паспорт.

— Вижу, что паспорт. Но почему он лежал у вас в кармане? Зачем он вам?

Я чистосердечно признался зачем. Следователь сделал суровое лицо:

— И это, по-вашему, святость?

— А в чем тут грех?

— Как в чем?! По-вашему, это честно?

— Да, честно. Иисус Христос, истинный Сын Божий, велел нам проповедовать Евангелие, а вы всеми способами нам мешаете. И мы, понятно, ищем пути и уловки, чтобы нести спасение вашему народу и вам самим. Не упрекать нас вы должны, а хвалить наше мужество. Вовсе не ради выгоды я приехал к вашему народу.

— Нашему народу и без вас хорошо, даже лучше.

Я привел ему массу доказательств обратного. Впрочем, не буду описывать все наши препирательства; расскажу, как меня заставили признаться в клевете на советскую власть.

Когда я сидел в Лефортово, допросы происходили там же. Но однажды меня посадили в «воронок» и привезли на Лубянку. После изнурительного ожидания в боксе я оказался в кабинете моего следователя. Вскоре туда ввели отца Николя, «соучастника» моих «преступлений»; в последний раз мы виделись с ним за день до нашего ареста. Сейчас мы оба были очень взволнованы: бледные, исхудавшие, мы не столько сострадали друг другу, сколько гордились, что претерпеваем ради Христа, и поэтому радовались.

Следователь предупредил нас, чтобы мы не разговаривали между собой, кратко отвечали только на его вопросы и использовали русский язык. Началась очная ставка. После обычных вопросов, знакомы ли мы друг с другом и как давно, и еще какой-то ерунды наступил главный момент.

— Отвечайте, Пьетро ди Анжело и Жан Николя: вы часто беседовали в Одессе?

— Не часто, потому что у каждого были свои дела. Только иногда.

— Жан Николя, это правда?

— Правда.

— Хорошо. Теперь, Пьетро ди Анжело, скажите, о чем вы говорили во время ваших бесед.

— О том о сем. Говорили о погоде, о Боге, о Церкви, о ремонте дома священника, о душах, нам вверенных, о Папе, ну, и так далее.

— Отец Николя, это правда?

— Да.

— А скажите, Леони, говорили ли вы о советском режиме?

— Ну, о советском режиме, право, мы предпочитали молчать, потому что мало что можно сказать о нем хорошего.

— Жан Николя, отец Леони критиковал советский режим?

— Изредка, да, между нами.

— Леони Пьетро, вы слышите? Вы можете это отрицать?

— Ну, вообще, какие-то слова критики я произносил, но народа не возмущал. Vous avez parlé trop (вы сказали лишнее), — заметил я отцу Николя.