Шрам на сердце - страница 10

— Вы и в самом деле так о своем муже думаете?

Галина покраснела:

— Нет.

— Ишь как легко мы бросаемся обвинениями.

— Неделю нет письма, — как бы оправдывается Галина.

— Выдумываете себе лишние тревоги. Выздоравливайте — и все будет хорошо.

— Скажите, пожалуйста, — глаза у нее блеснули, — есть на свете люди, на все сто счастливые?

Опять речь о жар-птице.

— Неужто и счастье на проценты мерить? Девяносто, сто, сто пять… А может быть, у каждого своя мера?

— Может быть… Есть у меня две подруги. Одна говорит: я счастливая, такая счастливая!.. Другая все сетует, жалуется. А я вижу, что жизнь у них, в общем, одинаковая. Все ж таки должна быть какая-то мера. Счастье, равное для всех.

— Это было б страшно.

— Но вот мы говорим: работа, любовь, семья.

— Три показателя? Спросите себя, могли бы вы быть счастливы, видя рядом несправедливость, даже если б вас она не касалась?

— Нет.

— Видите, еще один показатель.

— Недавно я читала книжку. — Галина назвала одно из тех произведений, которые хотя и ненадолго, но производят шум. — Я хотела б быть такой, как…

— Будьте сама собой. Человек не должен быть копией кого-нибудь или чего-нибудь.

— А как же?..

Я видел искреннее удивление в чистых глазах. Сколько раз ее учили, что надо брать пример, подражать…

— Один школьник написал: счастье — это когда тебя понимают.

— Я помню этот фильм, — улыбнулась Галина.

— Видите — и это нужно для счастья.

— И чтобы говорили правду. Везде.

Я ждал.

— И чтоб фальшивому человеку каждый сказал бы в глаза…

Она помолчала.

— И это еще не все…

Я улыбнулся:

— А не много ли вам нужно для счастья?

Взглянула с укоризной: что тут смешного? И резко бросила:

— Нет.

— Галина! — позвала ее бледнолицая Клавдия, которая почти каждый день подходила к нашему столу со своим укоризненным: «Сколько можно есть?»

Днем они все время вместе. На гимнастику, на процедуры, к врачу, в столовую.

Действительно, дважды, а то и трижды в день Клавдия переодевается. Красивые платья, яркие свитеры, брючные костюмы — голубой, светло-серый, джинсы. И туфли — на высоких каблуках, каждый день другие — в тон платью.

Только после ужина их никто не видит вместе.

Галина со всеми одинаково приветлива и внимательна. Клавдия же, это нетрудно заметить, кроме Галины, женщин избегает и не скрывает своего пренебрежения к ним. Неудивительно, что каждый ее шаг становится предметом пересудов, в которых приняла участие и добрейшая Софья Андреевна. Так же, не скрывая, бросала Клавдия оценивающий, а иногда и откровенно заинтересованный взгляд на молодых мужчин. Правда, взгляд этот часто угасал, словно она каким-то только ей известным таинственным лучом просвечивала человека и сразу же теряла к нему интерес.

Вчера я невольно был свидетелем странной сцены.

Сидел на скамейке под деревом и, заслышав голоса, поднял голову.

К Клавдии, сияя радостной улыбкой, разлетелся Егорушка:

— Клавочка, как сегодня? Потанцуем?

Из ее глаз, очевидно, повеяло таким холодом, что лицо Егорушки вытянулось.

— Кто вам дал право так фамильярно обращаться ко мне? Кто вы? Я вас не знаю. Мы не знакомы, понимаете? — в ее тоне звучала явная неприязнь.

Повернулась спиной и пошла, высоко неся голову. А Егорушка застыл, ошеломленный. Потом огляделся вокруг, увидел меня и, подойдя, растерянно сказал:

— Видели вы такое? Вчера были в клубе моряков, танцевали… Клава, Клавочка. — Он хлопнул себя по коленям. — Мороженым угощал! И нате… «Я вас не знаю». Одуреть можно.

Но Егорушка не был бы Егорушкой, если б долго расстраивался, попав в такую историю:

— Ох и штучка! Я еще вчера подумал, что в ней сидит ведьма. Ничего, Егор! Обойдемся…

Часов после двенадцати слышу доносящееся с веранды тяжелое дыхание, плевки, хриплые стоны, то и дело кто-то захлебывается кашлем. Три мушкетера лежат, укрытые одеялами. Лица — желтоватый мел. Что случилось? Ведь еще утром я с завистью любовался их мускулистыми фигурами. Молодые, живые, веселые…

— Бронхография, — объясняет Алексей Павлович.

Пожимаю плечами. Он растолковывает, но я не очень понимаю, может быть, потому, что одновременно слышу надрывный кашель, хрип, от которого и у меня самого начинает болеть в груди. Оказывается, есть такая процедура: заливают в бронхи какую-то жидкость (сперва в одно легкое, потом во второе), делают рентгеновский снимок, и все, что в бронхах, как на ладони. Теперь ребята два часа будут лежать, хватая воздух и выплевывая эту гадость.