Шрамы души и тела - страница 5

— Ищи, — полуэльф оскалился, а его карие глаза задорно блеснули, — и посмотрим, сможешь ли найти такого, кто будет держать язык за зубами.

— Твоя неболтливость в определенных вопросах — твой единственный плюс.

Шун устало опустился в кресло и зевнул.

— Ого, зеваешь среди дня? Работал? Я могу посмотреть?

— Середина дня была несколько часов назад. А картины… иди, смотри, — дракон кивнул головой в сторону мастерской и прикрыл глаза, — я как раз закончил.

Полукровка шустро нырнул в указанном направлении, чтобы вернуться через несколько минут с выражением крайнего удивления на лице.

— Это все за три дня?

— И ночи.

— Боже, друг мой, да ты… ты… ох. Я даже не знаю, как сказать, но это… великолепно. Твои картины вызовут фурор и разойдутся в мгновение ока.

Потерев ладонями лицо, Шун устало вздохнул.

— Я еще не решил, буду ли выставлять эти три картины на продажу.

— Так не выставляй. Просто покажи их публике, и заказы на нечто подобное посыплются на твою голову, словно дождь.

— Знаешь, я не уверен, что смогу повторить подобное еще раз. Тут нужен определенный настрой.

— Оно и понятно. Когда я увидел ту, что еще стоит на мольберте, чуть не прослезился.

— Врешь ты все, — Шун невесело усмехнулся. — Ты и слезы — понятия несовместимые.

— Хочешь не верь, но я говорю правду. Столько трагизма в этой картине… я просто не ожидал увидеть что-то подобное. Твои пейзажи обычно яркие, жизнелюбивые, можно сказать, жизнеутверждающие, а тут все так мрачно и трагично, но цепляет. Определенно, цепляет.

— Ладно, хватит. Говори, зачем пришел, а то я спать хочу.

— Вот так всегда. Друг мой Шун, стоит заговорить с тобой о душе, как ты мгновенно закрываешься, словно устрица в раковине. Это твои комплексы…

— Лизи!

— Все-все. Молчу. Я собственно пришел, чтобы обговорить рамки для картин. Из какого дерева? Резные или простые?

— Ты снова начинаешь? — дракон угрожающе нахмурился, прикидывая, зажарить полуэльфа здесь или выгнать его из дома, чтобы не поджечь в комнате что-нибудь случайно.

— Понял. Умолкаю. Все мелкие организационные моменты будешь решать сам. Ну, пока. Не провожай, — с этими словами полуэльф резво удалился, оставляя Шуна размышлять в одиночестве над превратностью судьбы.

Они с Леирзилем познакомились случайно в баре, когда полуэльф ввязался в драку, отстаивая свою честь. Шун и сам не понял, почему тогда помог этому пройдохе, но, как говорит народная молва, противоположности притягиваются, вот их и притянуло друг к другу. Шун был склонен думать, что они сошлись так близко потому, что каждый видел в другом то, чего ему самому недоставало в жизни. Впрочем, это были только его измышления, которыми он никогда и ни с кем не собирался делиться.

Когда полуэльф ушел, Шун поднялся и направился в мастерскую, чтобы снять с мольберта последнюю картину. Краски, кое-где еще не успевшие высохнуть, только добавляли яркости изображению. В середине композиции было дерево, гнущееся под порывами ураганного ветра, тогда как другое, более тонкое деревце, лежало рядом сломанным. Пригибаясь к земле от очередного порыва ветра, старое дерево касалось ветками поверженного ствола, словно умоляя своего собрата подняться, не бросать его в одиночестве, но это было уже не в его силах. На заднем плане чернел густой лес, погубить который ветер не мог, как бы не ярился, а по небу плыли тяжелые черные облака, гонимые все тем же ветром в неизвестность.

Сняв картину с мольберта и посмотрев на нее несколько минут, Шун поставил ее в специальную стойку и быстро начертил на обороте: «Отчаянье». Рядом стояли две уже готовые картины. На первой был изображен отцветающий шиповник, роняющий свои лепестки на землю, а на второй — одинокое дерево во мгле, освещенное единственным лунным лучом, пробившимся сквозь тучи.

Подобная мрачность в работах была раньше несвойственна дракону, тщательно скрывающему свои эмоции за показной веселостью, но после той встречи что-то в нем изменилось, заставляя острее чувствовать свое одиночество, скрываемое столько лет даже от самого себя. Когда на Шуна накатывала тоска, он либо звал в гости Леирзиля, либо рисовал, выбирая для своих картин самые яркие природные краски и много солнечного света. Теперь же ему претила эта фальшивая и показушная яркость.