Штопор - страница 64
Все будто бы верно, а на душе муторно, неприятно, словно сделали что-то не так. Хотя такое ощущение испытывает, похоже, он один, Николай Громадин. Сташенков, наоборот, сидит, расправив плечи, лицо светится, как у полководца, выигравшего важное сражение, на командира эскадрильи посматривает с превосходством: вот, мол, как я их, а ты сомневался, кружок предлагал сделать лишний, попугать из пулемета.
Он-то не стрелял, ему переживать нечего…
— Вы почему скисли? — обратил внимание на Николая Сташенков. — Что-нибудь не нравится в моих действиях?
— Хочу угадать, что за всем этим кроется? — ответил Николай.
— Не было куме печали, — поморщился Сташенков. — Мы свое дело сделали, и, считаю, неплохо. А отчего, почему — пусть у начальства голова болит.
— А за фисташки совесть не мучает?
— Чего? — не понял Сташенков. И покрутил в улыбке головой. — Ну, Николай Петрович… Лучше, если б у них в сумках гранаты лежали?.. Подождите, еще и с таким повстречаетесь.
— Товарищ командир, Центральный передает, чтобы шли к ним, видимо, «духами» заинтересовались, — сообщил по переговорному устройству бортовой радист-механик.
— Понял, — ответил Николай, и только хотел было перейти в набор высоты, чтобы преодолеть тянущуюся справа гряду гор — Центральный аэродром находился справа градусов под восемьдесят, — как в наушниках раздался тревожный голос бортового техника:
— Товарищ командир, давление масла упало, температура растет!
Взгляд Николая машинально скользнул по манометру — ноль, а температура поднялась до красной отметки. Надо немедленно садиться. Он посмотрел вниз, отыскивая подходящую площадку.
— Идем на посадку, — тоном единовластного начальника передал по переговорному устройству Сташенков и стал поворачивать вправо, подальше от противоположного берега, где могли появиться душманы. — Ноль семьдесят второй, — распорядился ведомому, — сделай кружок, пока я буду садиться, и прикрой в случае чего. У нас вынужденная, что-то с двигателем.
— Ноль семьдесят второй понял, выполняю.
Сташенков выбрал место у расщелины между скал и за валунами — если душманы начнут обстрел, экипажу будет где укрыться. И посадил вертолет, как припечатал — с первого захода, без прикидки, — немного жестковато, но точно, уверенно.
Едва двигатели заглохли, борттехник и бортмеханик спрыгнули на землю и стали внимательно осматривать вертолет.
Николай, приказав группе захвата находиться на месте и следить за пленными, тоже поспешил на выход.
— Плохи наши дела, — сказал бортовой техник, когда Николай подошел к нему, и взглядом указал на точку, откуда вытекало масло и расплывалось по капоту двигателя и по фюзеляжу. — Пробит главный редуктор. А менять его, сами понимаете, дело долгое и сложное.
— Надо осмотреть пробоину, — посоветовал бортовой механик и, не дожидаясь согласия старшего лейтенанта, полез в кабину за стремянкой.
— Смотри не смотри — загорать тут придется долго, — грустно и глубоко вздохнул бортовой техник.
Николаю не понравилось пессимистическое настроение офицера — сразу вот так опускать руки, не осмотрев пробоину, — но он не знал еще ни бортового техника, ни бортового механика, а судя по возрасту и опыту работы, старший лейтенант намного старше, и, возможно, ему достаточно одного взгляда, чтобы определить, насколько серьезно повреждение… Коль придется менять редуктор, надо и ему, командиру (здесь, на земле, власть снова переходила к нему), срочно принимать другое решение: пленных уже ждут на Центральном аэродроме.
Он вернулся в кабину и нажал на тангенту микрофона:
— Ноль семьдесят второй, как меня слышите?
— Хорошо слышу, Ноль пятидесятый, — сразу отозвался ведомый.
— Как наблюдение?
— Как в том кино, командир: «Кругом все спокойно», — весело отозвался летчик.
— Тогда заходи на посадку, ко мне поближе.
— Понял. Выполняю.
— Что-нибудь серьезное? — спросил Сташенков, отстегивая привязные ремни.
— Пробит главный редуктор.
Сташенков присвистнул:
— Вот уж ни к чему…
Вертолет накалился до такой степени, что сидеть в нем было невозможно. Николай снял бронежилет — похоже, душманов поблизости нет — и спустился по трапу.