Штурм - страница 9
Но это была действительность.
Веденеев из-за слабости не мог идти быстро. Бойцы не оставляли своего комиссара. Группа пробиралась на восток лесом. Веденеев и его товарищи мало видели войну, но чувствовали, что она вошла в страну глубоко, словно нож под сердце. Гитлеровские войска захватили уже Смоленск, фронт неровной линией проходил восточнее его, бои здесь продолжались.
Ночью группа Веденеева пересекла шоссе Рославль—Смоленск и опять скрылась в лесу. Утром увидели на берегу реки три палатки и белый флаг с красным крестом.
— Наши! — крикнул Щуров. На радостях бойцы обнялись.
— Проверить, — сказал Веденеев.
Жолымбетов с двумя красноармейцами пошел вперед. Скоро они вернулись с испуганными лицами.
— Товарищ комиссар, посмотрите сами.
Вся группа осторожно подошла к палаткам. На земле лежали окровавленные трупы, обнаженные до пояса, с зияющими ранами. На одном были брюки с генеральскими лампасами. На лбу и на груди вырезаны звезды. Это был наш медпункт, и сюда наскочили фашисты.
Красноармейцы увидели еще более страшное — женские тела, распятые на земле и вверх ногами па деревьях. Одежда опустилась, закрыв лица.
Веденеев пошатнулся и схватился за дерево. Надо было подойти ближе, но он боялся узнать свою жену и дочь — ему ничего не было известно: сумели они эвакуироваться из пограничного Белостока или отправились пешком, как все беженцы? А вдруг — здесь?
Но одежда на всех этих женщинах была форменная. Значит, все они были военнослужащими — медиками. Самая гуманная профессия.
Еще больше был поражен Щуров, этот здоровенный и храбрый парень. Он упал перед распятым трупом совсем молодой девушки, царапал землю пальцами здоровой руки и весь вздрагивал. Надо было уходить, но Щурова никто не мог поднять, и никакие слова не действовали на него. Лишь когда донесся шум мотора, пограничник встал, и вся группа укрылась в лесу.
На узкой дорожке показалась открытая грузовая автомашина. В кузове сидели автоматчики. Машина остановилась недалеко от палаток. Немецкие солдаты спрыгнули на землю, подгибая ноги, и тут же вскинули автоматы. Из кабины вылез офицер и уверенно пошел к палаткам — он, видимо, бывал здесь. Четыре солдата с автоматами наготове поглядывали по сторонам, остальные принялись снимать крайнюю палатку.
Веденеев и его бойцы лежали в лесу и наблюдали. Доносился хохот немцев. Офицер поторапливал их. Щуров, стиснув зубы, произнес:
— Товарищ комиссар, их надо перестрелять.
— Надо бы, — сказал Веденеев. — Но сможем ли? У нас только винтовки, патронов в обрез, нет гранат. А у них автоматы.
— Мы ударим внезапно.
— Хорошо. Но подождем. Когда они усядутся в машину, ударим залпом.
А на дороге появилась еще одна машина с автоматчиками. Немцам нужны были эти палатки с красным крестом.
— Придется уходить, — с горечью сказал Веденеев.
Они отползли дальше, поднялись, и тогда комиссар сказал внушительно:
— Это надо запомнить, товарищи!
— Как не запомнить! — отозвались бойцы, поглядывая туда, где лежали изуродованные трупы и гоготали гитлеровцы.
— Такое нельзя забыть.
— Отомстим! Сейчас не удалось, после отомстим.
А Щуров молчал. Он шел последним. Вдруг остановился.
— Я вернусь. — Щуров прижимал к груди перевязанную руку, левую, здоровую, протянул Веденееву. — Товарищ комиссар, дайте мне пистолет. Я убью двух-трех гадов, сколько смогу, и погибну там.
— Нет! — как отрезал Веденеев. — Приказываю идти вместе с группой.
Щуров поплелся позади всех. Понимая, что одного приказа, краткого и категорического, сейчас мало, Веденеев на ходу говорил Щурову и всем бойцам.
— Мы еще вернемся. Убийцам и насильникам не жить на нашей земле. А если кто из них вырвется живым, разыщем в Берлине, Мюнхене, Кенигсберге, Гамбурге…
Шумели от ветра березы и сосны, скрадывая шаги. Трава распрямлялась сразу же после того, как поднимались ноги, помявшие ее. Лес оберегал своих людей.
Группа шла на северо-восток. Все окружные деревни были заняты противником. Близилась еще одна ночь — августовские ночи заметно длиннее июньских, и за многие часы темноты можно уйти далеко.
Вечером Веденеев и его товарищи увидели крестьянина, копавшегося на картофельном поле. Осторожно окликнули его. Крестьянин подошел. В рыжеватой бороде — седина. Ему было, пожалуй, за пятьдесят.