Шунь и Шунечка - страница 21

Шунь взгромоздился в гамак, уставился в сводчатый потолок. Когда он поселился здесь, потолок лохматился клочьями фресок. Шунь залез на лестницу, нарисовал звезды и обрел сферическую защиту от непогодья. При нашем ненастном климате это было решением правильным. Теперь над Шунем всегда сияло ясное ночное небо.

Тарас по своему обыкновению запрыгнул хозяину на грудь и положил мягкую лапу на пульс. Через какое-то время он издал шесть длинных и пять коротких “мяу!”. Это означало, что сердце хозяина бьется со скоростью шестьдесят пять ударов в минуту — в его теле уже начало происходить снотворное замедление.

Шунь покачивался в гамаке и думал про принцессу в образе Шурочки. Вот ведь как: жила себе пацанкой, а он — пацаном. Но настала ночь, когда его стали мучить сладкие мокрые сны. И настал день, когда он бережно раскрыл книгу знаменитых чехословацких путешественников Ганзелки и Зикмунда с фотографиями из далекой Африки. Полуобнаженные мужчины и женщины мотыжили землю, охотились, таскали тяжести, кривлялись и хохотали перед объективом. Мужчины, леопарды и львы показались Королю малопривлекательными, но вот женщины по-настоящему взволновали его. Их голые груди вываливались из книжного переплета и нежно касались его коленей, на которых и располагался том. Книжка была библиотечная, Король продлевал и продлевал ее в абонементе. Пожилая служительница понимающе улыбалась: “Этнографом стать хочешь? Как Миклухо-Маклай?” Король краснел и кивал. А что ему еще оставалось?

Ганзелка и Зикмунд полюбились Королю не только по нескромным причинам. Тогдашние кумиры боялись единственного числа и предпочитали парочки: герои детских телевизионных передач Шустрик и Мямлик, герои праздничных концертов юмористы Тарапунька и Штепсель… Футболисты тогда бились за свой клуб не год за гонорар, а всю жизнь, переходы были редки, хоккейные тройки назначались всерьез и надолго. Локтев — Альметов — Александров, братья Майровы и Старшинов… Эти божественные фамилии срастались в кристалл, отлепить одну от другой казалось святотатством. Хорошо ли это? Скажу одно: составы любимых команд имело смысл заучивать наизусть…

О чем это я? Ах, да — об иллюстрированных библиотечных книжках… На библиотечных полках Король разыскал и альбом японских гравюр. От проституток из города Эдо веяло жизнью и развратом восемнадцатого века, низ живота подростка вибрировал от страсти. И это при том, что в целомудренных отечественных изданиях нижняя часть тела репродукции не подлежала. Но много ли надо пятнадцатилетнему юноше? Поворот головы с намеком на блаженство, многообещающий изгиб шеи, фрагмент кожи в белилах, затуманенный взгляд… Скажем честно: первыми женщинами Короля были вовсе не русские девушки с русой косой и даже не представительницы европеоидной расы — они принадлежали к инородцам. Может, именно поэтому Король и стал впоследствии веротерпимым Шунем? Настолько терпимым, что кое-кто даже считал его культурно неразборчивым.

Школьное увлечение картинками было повальным, бывшие городошники забросили свои самодельные биты, футбольному мячу требовался насос, школьные шахматные турниры ушли в незабываемое прошлое. Очкастенький Тарасик купил по случаю в Доме книги увесистый журнал “Чешская фотография” на мелованной бумаге — и остался очень доволен. Ах, не будем об этом... Скажу только, что журнал этот долго ходил по рукам. Уголки самых волнующих страниц лоснились — то ли от потных пальцев, то ли от слюны, то ли еще от чего. И это неудивительно: мальчишкам приходилось удовлетворять свое здоровое любопытство по преимуществу учеными монографиями про размножение насекомых. А подписаться на журнал было нельзя. Что поделать — такое было безнадежно блядское время. Словом, Король не был исключением — в том смысле, что каноны красоты арбатских подростков формировались на основе импортной печатной продукции. Наверное, в этом и вправду было что-то нездоровое.

У здания школы липкий тип, похожий на переживший зиму сморщенный соленый огурец, торговал ручками с вмонтированными в них изображениями гонконгских красоток. В положении “писать” красотка представала в скромненьком платьице, но стоило ручку повернуть пером вверх, как наряд плавно стекал вниз. У потенциальных покупателей становилось сухо во рту. “Губы — бантиком, жопа — с косточкой”, — пиарил авторучку продавец. Совсем охренев от своего любимого ликера “Шартрез”, он произносил: “Губы свастикой, жопа — с сахарной косточкой”. Получалось не так складно, но торговля шла хорошо. Надо ли говорить, что ручки редко использовались по прямому назначению.