Шутиха-Машутиха - страница 37

Я подписала отобранные у меня объяснения, и милиционер удалился.

У анонимок есть право вторжения в душу посредством милицейского допроса. Силу такого разрушения можно приравнять к землетрясению, после которого с осторожностью ступаешь на землю.

Выжимки безнравственного личного покоя обывателя отлиты в пулю. Пуля варвара всегда летит почему-то первой. Я не знаю, кто стрелял, но до сих пор очень больно. Я скитаюсь, но не могу возвратиться в город, где всегда надо от чего-то обороняться.

Федор Глызин, совхозный пастух, пас телят один. Напарником у него был пес Буран. Когда Федор отдыхал где-нибудь в тенечке, пес справлялся запросто с этой глупотой — телятами. Пошел какой в сторону, Буран набежит, грудью торкнется и толкает, пока тот не прибьется к остальным. Все пасли по двое, а Глызин, считай, один. Года два, наверное, было так.

До этого была у него собачонка — Ветка, дворняга самых чистых кровей, ласковая такая собачонка, все как виноватая за свою обыкновенность. Обижали ее чаще других во время собачьих драк. Поэтому, наверное, все и ходила она рядом с Федором. Как свору завидит, шагнуть не дает хозяину — норовит спрятаться меж сапог. Но Федор за ласковость и преданность не менял собаку. Помогать она особо не помогала, лаяла только, когда телята, задрав хвосты, бежали в хлеба. Они, ее лая еще больше напугавшись, прямо-таки дичали. Но Федор, сам по природе человек мягкий и добрый, только хохотал, поворачивая стадо, сидя верхом на коне.

Охраняли да охраняли волков, они и выправили свое племя. Может, тут и сказалась заброшенность многих деревень окрест. Только до того дело дошло, что бабы на летней дойке перестали ходить в одиночку за водой. Тогда и объявили отстрел волков. Даже с вертолета отстреливали. Мы в газете и то писали, кто на сколько рублей сдал волчьих шкур.

Редактор лично сам следил, чтобы из номера в номер освещали эту кампанию по отстрелу волков. Отшумели, отбабахали. Все затихло.

Только у Федора Глызина пропала тихая и преданная Ветка, собачонка ласковая. Как-то спросила я его: что не видно собачонки?

И рассказал мне Федор, как пропала Ветка.

Спозаранку отправились на пастьбу. С коня Федору далеко видно. Канавы, которые остались после осушки болот, Федор не очень любил — не доглядишь, а теленок и забрался по самую шею в эту няшу. Поэтому всегда гнал стадо стороной. Но все знакомо тут, до бугорочка. Глядит, а у канавы, вдоль ее, на бережке, бревно серое в утреннем свете лежит. Да и не бревно вроде. А вроде и оно. Поприглядывался, поприглядывался и дальше стадо погнал. Только что-то тревожно стало. Оглянулся, а бревно и шевельнулось! Вроде подняться ему надо, а оно не может, мотает его из стороны в сторону. И понял: волк раненый!

Но что это стало с собачонкой? Юлой ходит на месте, поскуливает. Да без страха, вот что главное. Крутилась, крутилась и полетела к тому бревну. Припала метров этак за пять к земле и змейкой, змейкой к «бревну» этому!

Федор кричит, зовет ее. Сперва ласково, потом сердито звал. Она даже не оглянулась на хозяина. Подползла к волку и тоже легла рядом.

Федору любопытно — что же дальше-то будет? Задрать ее у волка сил, ясно, не хватит. Полежала, полежала Ветка и давай облизывать волка.

Не стал Федор мешать. Пусть будет как будет — природа по-своему тут распорядится. К житью — так выживет этот волчина. Только Ветку было жаль — вдруг пропадет?

И пропала дворняга. Федор уж другой собакой собрался обзаводиться — глядь, Ветка! Тяжело переползла порожек своей конуры, затаилась, а ночью буран разыгрался. Вьюшка хлопнула в печке, словно в ладошки хлопала от радости, что так рвет печную трубу на крыше. Утром Федор нашел в конуре одного живого щенка. Самого крупного и крутолобого. Ветка и двое других щенков уже окаменели.

Собачонка, отдав силы на улучшение рода своего, не нашла в своем ослабевшем теле ни искры, чтобы затеплить жизнь в двух остальных щенках. Выжил самый красивый и сильный. Выжил волк.

Сын Федора, Костька, заглядывая в пасть щенку, цокал языком:

— Черно! Во будет сторожевик!

А щенок косил на него глазом и утробно уркал.