Схватка в западне - страница 15
— И правильно, нечего с народом разговаривать. Народ в строгости следует держать, от воли он дуреет. Потому, которые баламутят, митингуют, тех унять надо, в кутузку на день-другой, а злостных — нагайками.
Первый хмель резко ударил в голову, но со временем прошел, и Тимофей стал улавливать смысл слов Шукшеева.
— Нагайками?..
— Нагайками, — подливал в рюмки водку Елизар Лукьянович. — Это для русского мужика — самое лучшее лекарство от бузотерства.
Тимофей больше пить отказался, объяснил:
— Мне пора в Читу возвращаться. А насчет выпивки нынче в полку больно строго.
— И правильно, Егорыч, что строго. Дисциплина в армии — первейшее дело. А по-нынешнему времени самое наипервейшее.
Елизар Лукьянович предложил Любушке познакомить гостя с шукшеевскими хоромами.
Дом был двухэтажный. Наверху — пять комнат: в четырех жили хозяин с женой, пятая — приемная зала. Внизу — склад, а в полуподвальных трех комнатушках располагалась прислуга. В одной — конюх-бобыль Максим, во второй — повариха Палагея.
Любушка жила в самой маленькой угловой каморке. Несмотря на свою малость, каморка выглядела светлой и даже не тесной. Узкая, аккуратно заправленная кровать, шестигранный столик, табурет и плоский сундучок — вот и вся мебель.
Любушка рассказала Тулагину о себе. Родилась в Могзоне, здесь, в этом доме. Отца своего не знает, говорят, он некоторое время конюховал у Шукшеевых, а потом сгинул куда-то. Мать, как и она теперь, была в услужении еще у покойного Лукьяна Саввича — батюшки Елизара Лукьяновнча. Померла в позапрошлом году.
После осмотра хором и рассказа девушки дом Шукшеевых уже не казался Тимофею уютным и благодатным, а Любушкнна жизнь в нем — такой уж счастливой.
…Прошло некоторое время, Тулагину опять выпала оказия побывать в Могзоне. Правда, времени у него было в обрез, но повидаться с Любушкой он все же сумел. На этот раз он постучался в дом не с парадного подъезда, а в низкое угловое окошко.
Любушка провела его к себе через дворовую калитку. Была она немного расстроенной, с покрасневшими глазами.
Тимофей осторожно спросил:
— Обидел, никак, кто?
— Пустяки. Это так…
Так, да что-то не так. Но Тимофей смолчал, не стал больше приставать к девушке с расспросами. Она сама нарушила молчание:
— Помните, в день нашего знакомства на станции вы говорили мне, что теперь свобода, что теперь все равны будут?
— Помню… говорил… — растерялся Тимофей от доселе незнакомого ему возбуждения Любушки.
— А где же оно, это равенство? — из глаз девушки покатились слезы.
— Да что случилось, Любушка? Ты почему плачешь? Тебя, вижу, кто-то обидел?
— Я так понимаю, Тимофей Егорович, — вытерла слезы и, несколько успокоившись, снова заговорила она. — Ну, богатство, оно и есть богатство. Тут кому как богом дано. А на что же топтать человека, если он бедный?..
— Кто твой обидчик? — распаливался Тулагин. — Не бойся, назови его. Я рассчитаюсь с ним.
— Проспала я немного сегодня и не успела к заутрене прибрать спальню Елизара Лукьяновича и Марфы Иннокентьевны. Так Елизар Лукьянович раскричался, разругался разными словами. А я что?.. Я не человек, что ли? Зачем на меня так? Елизар Лукьянович расхохотался: козявка ты, а не человек. Тебе, кричит, на роду написано быть в работниках, в прислужанках. Да я, кричит, если захочу, что угодно с тобой сделаю — захочу растопчу, захочу помилую…
— Ах он, мироед! — задохнулся от гнева Тимофей. — А таким душевным казал себя… Сволочь буржуйская! Вот я покажу ему, как измываться…
Любушка не успела и глазом моргнуть, как Тулагин махнул наверх, но не застал Шукшеева — он с утра уехал по делам в Читу…
Видно, надо было такому случиться, что сразу по приезде Тимофея из Могзона в Читу его вместе с Софроном Субботовым послали разгонять демонстрацию в Главных железнодорожных мастерских. По дороге Тимофей спросил Софрона:
— Чего это мастеровые колобродят, чем недовольны? Как думаешь?
— Супротив нынешней власти выступают.
— А почему супротив?
— Большевики мутят. Про народный Совет бают, что буржуйский он.
— А если правильно мутят? Большевики, говорят, за простой народ стоят. А что Ленин и его партия немцам продались и казачество хотят уничтожить — вроде брехня это.