Швейцарское Рождество - страница 13

— Что я должен сделать? — не удивился Арехин.

— У него на шее мешочек должен висеть, на ремешке. Вы его снимите, мешочек, пожалуйста. Или перережьте ремешок ножом.

Арехин так и поступил: перерезал ремешок и снял мешочек с тела. Мешочек небольшой, кожаный, а внутри, похоже, пара камешков размером с лесной орех каждый. И свернутые бумажки.

Он протянул мешочек Феликсу.

— Партийная касса, — сказал тот. — Мне в карман положите, пожалуйста. А то руки заняты.

Арехин положил, отчего не положить.

— Только руку вам придется освободить. Отдайте пистолет.

— Зачем?

Вместо ответа Арехин подвел Надежду Константиновну к Феликсу.

— Возьмите ее за руку.

Потом к Надежде Константиновне подвел-Владимира Ильича и вложил руку в руку. Потом — Льва Давидовича.

Держались за руки они крепко. Запросто не расцепишь.

— Ведите их наверх.

— А вы?

— А я буду прикрывать отход.

Они шли ходом, потом мимо продолжавшего ползать Вальтера, потом по лестнице наверх, в чулан, а из чулана в холл. Арехин придвинул к двери, ведущей в чулан, скамью. Невелика защита, так другой нет.

— Что будем делать? — спросил Феликс.

— Ждать.

Они рассадили всех за стол.

— Половина двенадцатого, — заметил Феликс. — Когда, вы думаете, они придут в себя?

— В сказках сказывают — поутру.

— В сказках?

— Мне няня рассказывала про подземных злыдней. Но киевских, а не швейцарских. Те злыдни утаскивали в свои норы нет послушных детей, и ели, как пауки мух.

— Вы верите в сказки?

— Как не верить.

— Но вы же современный образованный человек, студент…

— Хорошо, есть другой вариант. Наши хозяева подрабатывают разбоем. Такое среди содержателей гостиниц случается. Если путник одинок, отчего бы не ограбить, не убить? Через гостиницу проходят сотни людей. Страна вольная. Мало ли кто куда свернул. Вашего Валентина посчитали одиноким. Расспросили, не ждет ли он друзей. Нет? Точно нет? Ну, не обессудь. И сделали с ним то, что сделали.

— Но с какой целью?

— Вы сами сказали о партийной кассе.

— Ведь они ничего не забрали.

— Не успели. Считали, что у них достаточно времени. И тут нагрянули мы. Хозяева поняли, что промахнулись, что Валентина будут искать, потому решили избавиться и от нас.

— Но как бы они объяснили…

— Сказали бы, что мы пошли дальше, в соседнее селение. А оттуда прямиком куда-нибудь еще. Хоть в Берлин, хоть в Париж. Ищи-свищи. Кто бы нас особенно искал?

— Но неужели никто в Майрингене не догадывается о том, что происходит под боком?

— Как знать. Возможно, кое-кто и догадывается. Но покуда пропадают только чужаки, никто не вмешивается.

Они помолчали.

— А ловко вы Вальтера. Я, признаться, думал, что конец пришел. Похоже, отделался сломанным ребром. Или двумя.

Надежда Константиновна пришла в себя за пять минут до полуночи. Посмотрела по сторонам и сказала:

— Я, кажется, вздремнула?

— Совершенно верно, вздремнули, — согласился Феликс.

— А Володя? Лев Давидович?

— Еще спят. Устали.

— Вы… Вы дошли до водопада?

— Нет, вернулись с половины пути.

— А чем это я перемазалась? — она указала на клейкую ленту, попыталась снять ее с кожи.

Арехин достал из буфета бутылку бренди, смочил салфетку, протянул Надежде Константиновне.

— Попробуйте так.

Дело пошло: мокрая лента снималась легко. Воздух пропитался спиртовым духом настолько, что оставаться трезвым не имело смысла. Арехин отыскал пузатые рюмки.

— Будете?

— На палец, не больше, — ответила Надежда Константинова.

— А вы? — повернулся он к Феликсу.

— Мне гусарскую порцию.

Себя Арехин тоже не обделил.

— С Рождеством!

Часы показывали полночь.

— Пожалуй, переоденусь, — сказала Надежда Константиновна.

— Я провожу вас, — вызвался Феликс.

Ильич и Лев Давидович дышали ровно, цвет лица, насколько можно было судить в свете горного масла, у обоих оставался здоровым. Похоже, действительно обойдется.

Вернулся Феликс.

— Не тревожили? — он кивнул в сторону хода в подвал.

— Нет. Думаю, и не потревожат. Не должны.

Видно было, что Феликс хотел спросить, кто не должен да почему, но — сдержался.

Через четверть часа спустилась и Надежда Константиновна.

Они сидели, изредка обмениваясь малозначащими фразами. К пяти утра очнулся Ильич, спустя час — Лев Давидович. Оба они помнили, что спускались в подвал на зов, а более — ничего.