Сибилла - страница 48
— Подходи, подходи, лучшее место в городе! — выкрикивала хмельного вида бабенка, стоявшая за лотком; его уже изрядно опустошили предыдущие покупатели, но остатки товара всё еще соблазняли толпу зевак, которым было нечем платить.
— Так-то оно так, вдовушка, — с тоской произнес бледный тщедушный человечек.
— Подходи, подходи, а то поздно будет, а у тебя жена больная; ты — добрая душа, тебе выйдет по пять пенсов за фунт[9], да еще и костей шейных задаром подкину.
— Мясо нам нынче не по карману, вдовушка, — сказал человечек.
— Это еще почему, сосед? Да с твоей выручкой ты должен жить как боксер, на которого деньги ставят, или как мэр Моубрея на худой конец.
— Выручка! — воскликнул человечек. — Тебе бы такую выручку. Эти негодяи, Хапни и Хват>{266}, опять мне квиток с вычетом>{267} нащелкали; мало того, еще и на кругленькую сумму!
— Ах ты ж, изверги! — воскликнула вдова. — Да неужто на них управы нет, на жуликов настырных!
— А еще говорят, початки>{268} у меня мелкие выходят! Мелкие, черт бы меня побрал! Вот скажи, вдова Кэри, разве похож я на того, кто способен пропустить куцый початок?!
— Так они думают, что ты пряжу режешь?! Да я тебя, Джон Хилл, еще мальцом помню, за двадцать лет дурного слова о тебе не слыхивала, покуда ты на фабрику к этим Хапни и Хвату не пошел. Эх, Джон, сами они гнилыми нитками шиты!
— Они нас всех околпачили, вдовушка. Делают вид, что платят, как и везде, а сами на штрафах отыгрываются. Шагу нельзя ступить, всюду штрафы: денег заработанных в глаза не видишь, зато квиток всегда тут как тут. Слышал я, всё их учреждение на фабричных штрафах держится.
— Видит Бог, эти Хапни и Хват что пряжа дрянная: гнилье да рванина! — воскликнула госпожа Кэри. — А вам, мэм, чего угодно? Пять пенсов и полпенни в придачу. Нет, мэм, телятины не осталось. Ты погляди, а! Телятину ей подавай! — уже вполголоса проворчала она в спину недовольной покупательнице. — Да ты посмотри на себя, уж явно не из тех, кто телятину лопает. Ладно, время позднее, — спохватилась вдова, — если хочешь, сосед Хилл, возьми шейных костей для жены, а об остальном в следующую субботу поговорим. А вам, сэр, чего угодно? — строго прикрикнула вдова на юношу, который остановился подле ее лотка.
Юноше было лет шестнадцать: стройный, лицо красивое, дерзкое, хоть и немного выцветшее. В своих длинных свободных штанах белого цвета он казался выше; жилета на нем не имелось, шею же юноша небрежно повязал розовым шелковым платком и заколол большой булавкой, которая, из чего бы она ни была сделана, несомненно, выглядела роскошно. Довершали его облачение мешковатый сюртук из грубой белой ткани, застегнутый на талии на одну пуговицу, и темно-коричневая шляпа с высокой тульей, под которой лицо юноши казалось не таким бледным, а в голубых глазах еще ярче сверкали лукавые искорки.
— Ну, зачем же так сердиться, мамаша Кэри, — произнес юноша с явным упреком.
— Я тебе не мамаша, — пьяно огрызнулась вдова, испепеляюще глядя на юношу, — и вообще, шел бы ты и впрямь к своей матери; она в подвале помирает, где даже лестницы нет, зато у тебя комната в третьем этаже.
— Помирает! Пьяная она, только и всего, — хмыкнул юноша.
— Даже если и пьяная, — горячо осадила его миссис Кэри, — то пьет она не просто так, а от непосильной работы! Трудится с пяти утра до семи вечера, а всё ради такого, как ты.
— Превосходно! — воскликнул юноша. — Скажите на милость, что же такого моя мамаша сделала для меня? Разве что давала патоку с лауданом>{269}, когда я мальцом еще был, чтобы заткнуть мне рот и набить желудок. И таким образом, как говорит моя девчонка, не дала мне стать первым парнем в Моубрее. — Юноша выпрямился и сунул руки в карманы своей тужурки.
Юноша выпрямился и сунул руки в карманы своей тужурки.
— Нет, вы только поглядите! — воскликнула миссис Кэри. — Отродясь не слышала ничего более гнусного!
— Ну, даже не знаю; а если, скажем, кто-нибудь зарежет осла и будет продавать его мясо как телячьи отбивные, а, мамаша?
— Придержи язык, мистер Бесстыдник, — проворчала вдова. — Всем прекрасно известно, что ты безбожник, кто ж тебе поверит?