Сильные духом (в сокращении) - страница 4

К началу 1944 года в окрестностях Ле-Линьона едва ли нашелся бы дом, где не укрывали еврейскую семью. У Фавера были жена и четверо детей, и он прекрасно сознавал, что грозит ему, а возможно, и его близким, если власти прознают про его деятельность.

Ле-Линьон расположен на обширном плато Центрального массива. В те годы в Ле-Линьоне было всего пять-шесть улочек. В центре находилась рыночная площадь с десятком магазинов и лавок, а также несколькими маленькими гостиницами — в мирные времена в городок заезжали туристы.

Население составляло около девятисот человек, и еще столько же проживало на остальной территории коммуны. Более чем девяносто процентов местных жителей были протестантами, то есть Ле-Линьон представлял собой аномалию — протестантский городок в католической стране, один из немногих подобных в Центральном массиве.

Религиозные войны, массовые убийства, казни и — в более спокойные годы — притеснения протестантов продолжались, с краткими перерывами, несколько столетий. Поэтому жители Ле-Линьона хорошо понимали, что значит быть гонимым. Они прислушивались к словам своего пастора — а Фавер служил здесь пастором с 1932 года — и чаще всего выполняли его просьбы. Хотя в Ле-Линьоне был избранный мэр, высшим авторитетом и в городе, и во всей коммуне оставался пастор. И в наступившие времена предательств, убийств, пыток и лагерей смерти Фавер проповедовал ненасилие, пассивное сопротивление и любовь к ближнему. «Никакое правительство не вправе заставлять человека убивать, — говорил он. — Каждый обязан найти способ бороться с нацизмом, должен искать его ежедневно, в соответствии с тем, чему нас учит Библия».

Имя Фавера получило известность во всех религиозных общинах Франции и во всех благотворительных организациях — тех, что еще продолжали существовать. Некоторые из них помогали ему, присылая с курьерами из Швейцарии деньги. Его энергии хватило бы на двоих, а доброты, по словам тех, кто его знал, — и на двадцать человек.

На следующий день в Ле-Линьоне ждали приезда министра вишистского правительства в сопровождении ряда высокопоставленных лиц. Для пастора Фавера это создавало особую проблему, из-за которой он долго не мог уснуть.

Министр намеревался выступить с речью перед молодежью Ле-Линьона. Фавер знал, с какими речами обычно обращается к подрастающему поколению министр Дезэ. Будет разглагольствовать о патриотизме и повиновении властям, про долг перед страной, и в особенности перед главой государства маршалом Петэном. Станет призывать мальчишек и девчонок вступать в ряды «Друзей Франции» и участвовать в финансируемых правительством молодежных лагерях, созданных по образу и подобию гитлерюгенда.

По мнению Фавера, эта речь была одной из двух главных целей визита. Второй была встреча с пастором, ведь Дезэ наверняка знал, поскольку это знали все, как часто и как решительно Фавер с церковной кафедры клеймил подобную обработку молодежи. Благодаря его проповедям парни и девушки в Ле-Линьоне не спешили вступать в профашистские организации.

После выступления перед молодежью министр собирался присутствовать на церковной службе, а затем на устроенном в его честь приеме.

Фавер еще раньше разделил город на ячейки и в каждой назначил старшего. Одним он позвонил, с другими встретился лично, быстрым шагом обходя дом за домом, а одному человеку передал собственноручно написанный текст.

Последняя часть его плана была связана с девушкой, которая жила у него в доме. Ее звали Рашель Вайс, хотя сейчас по документам у нее было другое имя — Сильви Бонэр. Этой беженке вместе с официанткой одной из гостиниц предстояло обслуживать гостей за завтраком. Фавер объяснил ей, какое задание он хочет ей поручить. Потом спросил, готова ли она его выполнить.

— Да, — ответила девушка.

Рашель Вайс родилась в Берлине, в семье еврейского торговца мануфактурой. В восемь лет ее отдали в английскую школу-интернат. Отец сам отвез ее в Англию.

После этого Рашель виделась с родителями только на Рождество и летом, когда приезжала в Берлин на каникулы. Она была еще слишком маленькой, чтобы понимать, что означает для ее семьи приход к власти нацистов. В конце концов ее отец решил свернуть свое дело и эмигрировать в Америку. В ожидании виз семья перебралась в Париж, и в последние годы учебы Рашель навещала родителей уже там. К тому времени Рашель говорила по-английски с изысканным аристократическим акцентом. Природа не обделила ее умом, зато ей очень не хватало родительской ласки.