Силой и властью - страница 5

— …плоть — клинком, кровь — ядом, жизнь — смертью, и будет так… — повторял он и сейчас, ожидая своей участи среди вражеского лагеря. Если уж умирать — он хотел умереть со словами проклятья ненавистным Вейзам на языке.

Смерть Нарайна не страшила: слишком уж он устал. Так или иначе, все сейчас решится: или ему позволят помыться, накормят и хоть немного дадут поспать, или все просто кончится, что тоже неплохо. «Я, Нарайн, последний из Орсов, именами Творящих — Любовью, Свободой и Законом…»

Из оцепенения его вывел близкий насмешливый окрик:

— Братцы, смотрите-ка, какой гость к нам забрел! Никак прямо из Высокого Форума, а?

Нарайн поднял голову и увидел над собой рослого широкоплечего умгарского воина в красной штопаной рубахе, рваных штанах, опоясанного длинным мечом в богато отделанных ножнах и босого. Лицо умгара так густо заросло темно-русой бородищей, что не разглядеть. Хорошо заметны были только полные злого веселья карие глаза, взгляд которых не предвещал ничего хорошего.

Нарайн не знал, что ответить. Лебезить и кланяться он не умел, а драться сейчас просто не мог. Однако умгару подраться, а точнее поглумиться над обессилевшим пленником, очень даже хотелось.

— Чего молчишь? Родители вежеству не научили? Ну-ка, подымись, когда к тебе обращаются! Или, может, я тебе родом не вышел, чтобы уважение оказать? Так подмогнем ща… — и двинулся прямо на него.

Нарайн и в самом деле не чувствовал в себе сил и решимости дать бой, но приученное за девять лет семинарии тело ответило на угрозу быстрее разума. Умгар едва успел замахнуться, как руки сами подхватили его за локоть, торс развернулся под плечо, а колени упруго распрямились. Здоровенный вояка ухнул спиной на землю, только ноги над головой взбрыкнули. А сам Нарайн уже стоял во весь рост, сжимая в руке обнаженный меч.

Поверженный вскочил, потирая бока, плюясь и ругаясь на весь лагерь:

— Дерьмо собачье! А ну иди сюда, псеныш!..

Тут же со всех сторон сбежалось еще человек двадцать. Все они что-то галдели на своем грубом наречии, Нарайн почти не понимал что. В глазах у него мутилось, голоса сливались в общий гул, он уже думал, что сейчас и сам свалится, сдастся, несмотря на первую победу и отнятый меч, как вдруг отчетливо услышал: «Эй, Дикарь, по тебе работенка нашлась: усмири-ка жеребчика! Ты ж любишь таких, златогривых».

Из толпы выступил невысокий жилистый дядька лет пятидесяти, серый и незаметный с первого взгляда. После громилы в красном он казался хлипким и неопасным, но что-то в чертах лица, в глазах, в по-животному собранной пружинистой позе подсказало Нарайну, что это именно и есть настоящий враг, безумный, похотливо-алчный до крови и боли жертвы. В последнем порыве страха, слабой надежды и отчаянной гордости Нарайн сжал рукоять.

— Убью, — ласково произнес Дикарь и шагнул к мальчишке… но вдруг замер, сжался, задрожал и, чуть не скуля, отступил — сам воздух вокруг орбинита сгустился, потемнел, а из голубых глаз со сжавшимся в точку зрачком выглянула настоящая тварь бездны — первозданное беззаконие.

Толпа охнула, подалась в стороны, а потом и вовсе расступилась, пропуская богато одетого молодого еще мужчину.

— Стоять всем!

Негромкого приказа хватило, чтобы умгарские драчуны затихли.

В подошедшем сразу угадывались и благородство, и привычка к власти, и чужая кровь: стройное, почти хрупкое тело, бледная кожа и красновато-рыжий оттенок темных волос выдавали сына Туманных Берегов Бергота.

Пленный парнишка тоже опустил меч, зловещий мрак вокруг него сразу же без следа рассеялся. Демон бездны снова стал измученным сопляком, жалким и нестрашным.

— Это еще что за непотребство? — бергот обвел глазами собравшихся, большинство потупились, некоторые даже попытались спрятаться за спинами товарищей. — От безделья дурь в головы бьет? Ну так мы ее повытрясем. Юноша этот, — он ткнул пальцем в сторону Нарайна, — теперь с нами. Приказ кнеза. Все слышали? Борас, раз ты у нас тут больше всех орбинитов любишь, веди его к кашеварам: пусть накормят, дадут помыться и платье какое сыщут, не голым же ему ходить. Пшел, живо!

— Слушаюсь, ру-Цвингар, — Дикарь поклонился, но исполнять медлил, все таращился на Нарайна не то с суеверным ужасом, не то со странно-нежной ненавистью.