Sin Patria (Без Родины) - страница 21

Через два часа, когда мы одолели больше половины спуска, — по прямой получается только 500 метров, хороша наша скорость! — начался дождь. Козья тропинка стала скользкой и опасной. Промокли до нитки, замерзли, и только спустившись почувствовали, что воздух стал теплее. После горячего чая прилегли отдохнуть, а через пару часов пришла боль в руки и ноги. От постоянной опоры на посох особенно чувствительной была боль в правой руке и правом плече. «Будем продолжать такие путешествия, полезно для мускулатуры, — сказали мы, — но только не завтра и не послезавтра». Когда из Клайпеды приехал наш друг Валерий, мы не рискнули предложить ему козью тропку, а взяли напрокат машину и провезли его по всему острову, заодно и сами осмотрели живописные места, включая один из мирадоров проекта Manrique.

На соседнем причале в марине стояла небольшая яхта «Csavargo» под швейцарским флагом. Золтан, владелец, работал в Женеве в международной организации по оказанию помощи бедствующим странам. Чаще всего он ездил в ныне бедствующую Венгрию, откуда родом его родители. Сабина, его жена, служила священником (так и хочется сказать: священницей) в какой-то протестантской церкви (римско-католическая церковь — наиболее консервативная — не допускает женщин на амвон). Это была молодая, чуть за тридцать, симпатичная пара, взявшая отпуск на полгода. На яхте, доставленной на колесах из Женевского озера в Средиземное море, они совершали «тур» по Атлантическому океану. Несмотря на молодость, оба они были людьми думающими и понимающими происходящее в мире. В беседах наши взгляды совпадали, и мы с Гиной искренне привязались к ним. Не любили мы, надо честно признаться, только американцев. Один из них на мой вопрос: «Почему вы держите военные базы и войска в Испании?» ответил: «Мы защищаем американскую демократию!» — «Ну и защищайте ее на здоровье у себя дома, а не здесь», — сказал я. Как-то недалеко от нас швартовалась прибывшая яхта. Флаг — США. Я подошел к причалу, помог завести швартовые концы и, глядя на двух американцев, готов был испортить им настроение. (Гина теперь уже отходит от меня, как только видит, что я приближаюсь к американцам.) Но когда я начал говорить что-то об американском терроризме, один из яхтсменов тронул меня за плечо и сказал: «Вы совершенно правы, американская нация самая дурная и необразованная. Я гражданин США, но родом из Италии и имею право так говорить. Американцы, как зашоренные лошади, с мышлением узким, как линия между шор. Пришел с работы домой, сел с бутылкой пива у телевизора и слушает развесив уши „геббельсовскую" пропаганду о чудной американской жизни, и с мыслью: „Мы, американцы, лучше всех", — засыпает». Я крепко пожал руку итальянскому американцу (или американскому итальянцу — и так можно сказать) и вернулся к себе чуточку успокоенным.

В солнечные дни я выносил на причал секстан, приглашал Золтана с Сабиной (и Гину, конечно, куда ей деться!) и начинал учить их «садить» солнышко на горизонт, но чаще — на волнолом. Чтобы увидеть горизонт, нужно было идти на тот же волнолом, скрывающий морскую даль. Объяснял суть морской астрономии, чуточку гордясь, что могу сказать по-английски слова «высота», «склонение», «часовой угол». Как тяжело и постепенно учился я этому английскому языку. В капитанской работе вроде бы достаточно было написать правильно радиограмму, понимать команду лоцмана. Не все наши советские капитаны даже в торговом флоте (не говоря уже о рыболовном) были большими знатоками английского. Поэтому некоторые иностранные лоцмана учили на русском команды для маневров. Нельзя сказать, что капитанам было стыдно, минимум-то у них был. Но в то, советское, время русский язык был вторым популярным языком в мире после английского, на нем говорило или использовало его более 400 миллионов человек (данные ООН). Когда мы встретились с Гиной, нашим языком был язык любви, нам не нужны были слова, достаточно было взглянуть друг на друга, чтобы все понять. Но Гина все-таки пошла на вечерние курсы русского языка в Лондоне и неплохо выучила его. После школьной программы русского, изучаемого в ГДР, все вылетело из памяти без практики, как и мой немецкий. До сих пор удивляюсь, за что мне поставили «пятерку» в аттестате зрелости. За моими плечами был английский (с азов): 3 года в мореходке, 4 года на судоводительском факультете Калининградского технического института, потом я по-новому зубрил его на судне «Калвария» (в два рейса я брал для экипажа учителя английского). Буду честным: по-настоящему я начал говорить по-английски только с Гиной, только когда переехал в Англию. Иногда, устав от него, от английского, переходил на русский, говорил минут 30–40, затем, забывшись, снова начинал «спикать» (to speak — англ. «говорить»). За годы плавания на «Педроме» я прочел сотни английских книг, но чувствую, мой английский разговорный — примитивный, так как общаюсь и говорю в основном только с Гиной, и это чаще всего бытовая терминология, хотя при вдохновении в компании англоязычной могу говорить о высоких материях, о политике или навигации.