Синагога и улица - страница 7

Но со взрослыми старики не были столь доброжелательны и терпеливы, как с расшалившимися мальчишками.

Вот в синагогу заходит на предвечернюю молитву гость — еврей в шубе, в очках в золотой оправе и с широкой жидковатой бородой. Подбородок торчит сквозь эту бороду — голый и острый, как камень в поле. Во время молитвы «Шмоне эсре»[26] старые обыватели раскачиваются тихо, печально и задумчиво, похожие на ряд кривых плакучих ив со свисающими над водой ветвями. Гость стоит прямо и крепко, как дуб. На нем новенький сюртук с разрезом сзади. Не то что потрепанные лапсердаки старичков. Чужак слышит, что в синагоге что-то происходит — шум и беготня, как будто черти пляшут и ходят на головах. Не прерывая молитвы, он поворачивает голову и видит банду лоботрясов. Они носятся между скамей, играют в салочки, с грохотом роняя стендеры. Двое мальчишек безобразничают на биме. Они прыгают друг напротив друга, как бараны, и стаскивают покрывало со стола. Еще больше удивляет гостя поведение завсегдатаев синагоги. Они спокойно раскачиваются в молитве, как будто не слыша этого шума или слыша, но не обращая на него внимания. Коли так, то и гость тоже не хочет прерывать молитвы и снова отворачивается к стене. Он раскачивается, стараясь сосредоточиться на молитве целиком. Вдруг он слышит за спиной какое-то шушуканье, какой-то тихий смешок и вспоминает о своей шубе, которую повесил на перила бимы, прежде чем приступил к молитве. Он снова поворачивает голову и видит, что сердце недаром его предупреждало: эти маленькие разбойники уже стоят вокруг его шубы и выдирают волоски из воротника, дергают с изнанки края сшитых вместе шкурок. Однако, едва увидев, что он делает шаг в их сторону и сердито грозит им без слов поднятыми руками, они разбегаются.

После предвечерней молитвы гость спрашивает стариков, не находится ли в здании Старой синагоги еще и хедер для мальчишек и кто их учитель.

— Да, у нас здесь хедер, и все мы меламеды, — отвечает один из лучащихся счастьем стариков.

— Вы не можете удержать этих молодчиков от безобразий? Я бы таких маленьких бандитов за уши выволок из синагоги, — краснеет от злости гость.

Но старички тоже приходят в возбуждение и даже начинают размахивать руками:

— Ступайте отсюда. Идите себе на здоровье и не поучайте нас, как нам себя вести. Что вы себе думаете, сейчас старые времена? Нынче ученикам и дурного слова сказать нельзя. К ним надо подходить по-хорошему, только по-хорошему.

Еврей в шубе уходит, пожимая плечами: если уже нельзя замахнуться на маленьких безобразников хворостиной, то действительно конец света недалеко.

Пятнадцатого швата меламеды кормили учеников плодами рожкового дерева, точно так же, как в ту же самую неделю, в субботу, именуемую «шабос широ»[27], мальчишки кормили птичек кашей. У Сореле были слабые, черные, поврежденные зубки, и она не могла грызть жесткий плод рожкового дерева. Лейбка большими лошадиными зубами сгрыз долю Сореле, да еще и посмеялся над ее братишкой:

— На тебе, Ицикл, косточки, посади их в вазон, и у тебя вырастут твои собственные рожковые деревья.

Ицикл не взял косточки, а обозвать Лейбку быком побоялся: как бы тот не врезал ему головой или не начал драться ногами. Сореле плакала, и ее ребе, еврей, угощавший лекехом, утешал ее, говоря, что завтра принесет ей целый кусок торта. А сегодня для нее есть другой подарок. Поскольку она девочка, он принес доску с грифелем, чтобы научить ее писать.

Старику не помогло то, что он стал еще и учителем чистописания — скоро Сореле перестала приходить. Ицикл рассказал ее меламеду, что Сореле должна дома присматривать за их младшей сестренкой, потому что мама сидит в лавке с глиняными горшками и жестяными ведрами. Еврей, угощавший лекехом, расстроился. Он полюбил Сореле. Прочие меламеды не слишком испугались, что подобная неприятность может произойти и с ними. «Все-таки девочка. Она не должна быть знатоком мелких буковок». Но вскоре после этого Лейбка тоже перестал приходить в синагогу, и Ицикл рассказал, что с тех пор, как потеплело, снег слипся и поплотнел, и «бык» целыми днями катается на санках. Правда, большой радости старикам Лейбка все равно не приносил. Меламеды сравнивали его с вороной, которую Ной выпустил со своего ковчега. Ворона не вернулась, хотя потоп еще покрывал землю.