Сингарелла - страница 5
До сих пор Кириллу удивительно, что бывалый журналист не задал стандартных вопросов, после которых получаются хорошие газетные очерки о первопроходцах: как и зачем оставил отчий дом, выбрав трудный путь, без роду-племени, покорять просторы… и всё такое.
Возможно, не бывалый. А может быть, слишком варяг.
Получив от корреспондента текст рассказа, а затем и мнение жены: «Как хочешь, родной… В конце концов, это всего лишь юмореска… Или фельетон… Я ничего не смыслю в несерьезных жанрах…», — Кирилл отправил ответное письмо: «Не возражаем».
«Гасился свет, но кромешной тьмы не получалось, ввиду того, что сквозь желтые шторы проникал слабый свет от уличных фонарей, — обстановка в комнате становилась, что называется, интимной.
Не дожидаясь, когда соседка, до кровати которой метра три, уйдет в беспробудный сон, Афанас и Гертруда начинали свою любовную игру. Точнее сказать, Лариса едва успевала тактично отвернуться к стене, как любовь, что называется, вступала в свои права… Неблагодарное занятие — описывать широко известные для подобной ситуации картины: риск впасть в стилистические клише, уже порядком набившие оскомину в мировой литературе и кинематографе, — лучше отметить что-нибудь оригинальное, хотя бы для слушателя, непресыщенного жанром.
К таким непресыщенным слушателям относилась и Лариса. Как ни пыталась она затыкать уши, закапываясь под одеяло и под подушку, все же до нее доносилось восторженное: „Ништяк!“ — в исполнении Гертруды. Иногда звучало нейтральное, но теплое: „Дура…“ — в другом исполнении.
Подневольная слушательница пыталась даже напевать про себя, но в голову лезла только любимая Афанасова песня:
Ларису спасало то, что песнь любви не бесконечна, и через некоторое время неистовые рабы Гименея отходили ко сну. Но еще час-другой, а то и до самого утра, не могла уснуть ранимая Лариса, переживая бестактность в свой адрес со стороны, в общем-то, неплохих соседей.
Она сходила в профком с просьбой перевести ее жить к таким же незамужним женщинам, как и она. Видимо, ее сбивчивые объяснения относительно разности интересов холостых и семейных показались неубедительными, поэтому ей простодушно объяснили, что, во-первых, мест в холостяцких комнатах пока нет, а во-вторых, жить втроем, это лучше, чем вшестером. Слова: „Не правда ли?“ — показались ей тонкой формой глумления, но возразить она, по скромности, не сумела.
Однажды, не спавшая две ночи кряду, в минорном настроении, она пришла к нам, своим приятелям, и поведала о своей необычной беде, которая выбила ее из колеи молодой жизни.
— Лариска, глупая, ты что, не можешь поговорить с Гертрудой? — задала наивный вопрос моя проницательная супруга. — Неужели она тебя не поймет?
Лариса резонно ответила, что, если до сих пор все это происходит, значит не стоит говорить о случайности или о каком-то непонимании со стороны исполнителей ночных концертов, утомивших единственного зрителя. А если по сути совета, продолжала Лариса, то она уже разговаривала с Гертрудой на эту тему — шуткой, стараясь не обострять отношений. На что Гертруда, тоже шуткой, ответила, что сценарий задает ее муж, которого она очень любит, и она, его законная супруга, вовсе не желает, чтобы он в чем-то ощущал неудобства, — в таком режиме чета бытует уже несколько лет. И вообще, жизненное кредо Гертруды: если она, — законная, как уже подчеркивалось, супруга, — будет противиться воле своего господина, то господин, рано или поздно, станет незаконно засматриваться на других.
Здесь Лариса, истощенная жертва недосыпа и моральных встрясок, тихо заплакала, захлюпала носом, и завершила, несимпатично кривя лицо:
— А разговор она закончила такими вот совершенно серьезными словами: „Ты ведь, Лариса, надеюсь, не хочешь, чтобы распалась моя семья?“ И в глаза заглянула, как к сопернице!..
После долгой паузы, которая возникла в нашей беседе (ее можно было озвучить так: ребята, спасите!..), жена, до этого очень уверенная, почему-то нетвердо обратилась ко мне: