Сингарелла - страница 8
…Но ведь всё это не повод, чтобы через десять лет мутузить человека своими убийственными кулачищами, пусть даже во сне!..
«…Следующим вечером, когда Афанаса еще не было дома, Лариса по секрету поведала Гертруде, что совершила великий грех — влюбилась в женатого мужчину, который ответил ей взаимностью… На что понятливая Гертруда сказала:
— Ну, что ж тут такого, Лариса? Подумаешь!.. Не казнись: любовь есть любовь!
Лариса заметила, что эта новость, как и планировалось, обрадовала соседку: потенциальная соперница грозилась перестать быть таковой, к тому же, если Лариса и ее мужчина определятся с жильем, то Афанас и Гертруда, наконец, заживут полноценной супружеской жизнью в отдельном гнездышке.
— Лариса, — проникновенно начала Гертруда, покачивая головой-яблоком в бигудях и закатывая глаза, — любовь это святое. Будет большой ошибкой, если вы с ним потянете резинку. Нужно решать сразу и навсегда. Иначе потом будет труднее. И тебе в первую очередь. Мужчины, ты ведь знаешь, быстро избаловываются. Бывает, и в семье живут, и погуливают — все удобства и удовольствия. Роль любовницы, без серьезных решений, унизительна…
„Растаявшая“ Лариса решила поведать понятливой собеседнице причину собственного решительного продвижения на ниву любви. Оказывается, на действия ее поощряет… трогательно-непосредственное поведение Гертруды и Афанасия после „отбоя“, — оно будит в Ларисе дремлющие чувства, оно напоминает ей о своем высоком предназначении… И так далее.
— Ну, вот видишь!.. — глубокомысленно прошептала польщенная Гертруда. — Я даже „химку“ не делаю, мучаюсь с бигудями. Потому что Афанас любит все натуральное…
Ларисе выпало еще много выслушать в тот вечер о пользе кардинальных решений и непосредственного поведения, если под ними серьезный фундамент — любовь. А ночью супруги как с цепи сорвались: слово „ништяк“ Гертруда уже не шептала, а, казалось, прикрикивала, ни разу не удостоившись „дуры“. Несколько раз она кокетливо выговорила слово „бигуди“…
Но Лариса в эту ночь на удивление быстро уснула и даже, как ей показалось утром, пробудилась отдохнувшей.
На следующий вечер Лариса привела в свою комнату меня, своего избранника (которого Афанас и Гертруда никогда до этого не видели: во-первых, комбинат огромный, во-вторых, я работал на дальнем объекте с выездами на трассу).
— Я привела тебя познакомиться с моими сожителями и одновременно друзьями, которые понимают меня, как никто, — сказала она мне, красному, как рак, от неподдельного смущения.
Сказала и потупилась.
Мы вчетвером пили чай, разговаривая на разнообразные темы, в которых проскваживал главный мотив: я и Лариса решили соединить свои судьбы, а наши собеседники всячески одобряли нас и даже обещали возможное содействие. Лариса большей частью смотрела в столешницу, я же подыгрывал ей в качестве жениха, и даже один раз вальяжно приобнял за гибкую талию. Лариса странно глянула на меня: дескать, так мы не договаривались! — и попыталась незаметно убрать нахальную руку, избавляясь от недоговорных объятий. Наши супруги заметили эти движения, но, судя по тому, как они умильно переглянулись, отнесли их в счет Ларисиной скромности, а значит трепетности наших отношений.
Как всегда, играл магнитофон, правда, с приглушенным звуком:
„Все ништяк, рыба клюнула, масть пошла, все идет по плану…“ — в таких пространных оборотах, потирая руки, я описал вкратце продвижение очередной сцены спектакля жене, возвратясь поздно вечером домой. На что она отреагировала в своем стиле, внимательно поглядывая на мои суетливые руки:
— Только прошу строго по сценарию. Я собрала тебе сумку.
Когда она отлучилась, я стал придирчиво осматривать содержимое сумки, в которой были уложены предметы первой необходимости: рубашка, комнатные тапочки…, мыло, зубная щетка…
— Что-нибудь не так? — укоризненно спросила жена, поймав меня за неблаговидной ревизией.
— Все так! — я виновато подскочил к ней и благодарно обнял: — Ты у меня такая внимательная!