Синие цветы I: Анна - страница 5
Одновременно с последним словом я всхлипнула.
– Я боюсь, что ты не сможешь их бросить.
– Я могу завязать в любой день.
– Ты всегда так говоришь. Но продолжаешь травиться. И не только таблетками. Неужели даже страх смерти не может остановить тебя? – горько осведомилась я.
– Страх смерти, – Науэль растянул эти слова, точно пробуя на вкус. – Что это? Я никогда его не чувствовал. Моя жизнь как перышко. Почти невесома. Даже слабый порыв ветра способен унести ее. Одна синяя таблетка весит больше. Страх смерти – это просто боязнь боли. Но меня и боль не слишком пугает.
– Удивительное безразличие. Неужели тебя действительно не волнует, что все может оборваться в любой день?
– Может, так было бы даже лучше.
– Почему – лучше?
Он не ответил.
– Почему – лучше? – настойчиво повторила я.
– Ну, может, бабочке проще мгновенно сгореть на лампадном огне, чем медленно увядать с наступлением осени.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Он вздохнул, как будто объяснял что-то элементарное ребенку-тугодуму.
– Мне двадцать шесть. Не так плохо, но молодость иссякает. Через десять лет мне стукнет тридцать шесть. Не знаю, как буду ощущать себя, наблюдая свое старение. Еще через десять мне будет сорок шесть… и для меня это уже даже не финал. Это жизнь после смерти. Призрачное существование среди людей, для которых ты прозрачен и незаметен.
– Сорок шесть – далекий от старости возраст.
– В сорок шесть я буду никому не нужным, точно древний старик. Видишь ли, специфика моей деятельности предполагает, что я симпатичен и относительно молод.
– Мне будешь…
Он посмотрел на меня, слегка повернув голову – взгляд немного печальный, но больше насмешливый.
– Полагаю, я генетически не запрограммирован для столь длительных отношений. Так что к тому времени, как мне исполнится сорок шесть, ты будешь где-то очень далеко от меня, припоминая наши встречи разве что с чувством легкой гадливости. Как и все остальные, кого угораздило со мной связаться.
Эта фраза задела меня, но я не подала вида.
– Тебе только двадцать шесть. Еще не поздно все изменить. Ты умный. Справишься, если захочешь. Вместо того, чтобы спускать деньги на шмотье, ты мог бы откладывать их на черный день… или купить квартиру… заняться учебой… получить стабильную профессию… найти хорошую работу.
– В смысле нормальную работу, где не придется предоставлять в пользование свою задницу и прочие части тела?
– Да, – твердо подтвердила я, хотя грубость его слов меня покоробила.
– Ну что ты, – произнес он с той похабной интонацией, которую я всегда ненавидела. – Это же придется действительно работать, а не просто ебаться.
Между нами повисла напряженная пауза. Науэль каждой порой источал недовольство. Я уже пожалела, что решилась-таки поднять эту тему. Сейчас я словно шла по битому стеклу.
– Ты говоришь, я могу изменить свою жизнь, а думаешь – «должен», – начал Науэль, и я заранее напряглась, предугадывая его следующие слова. – Но то же относится к тебе. Моя жизнь помойка, признаю. Но твоя не лучше. Ты живешь со свиночеловеком, которого ненавидишь, в доме, где тебе все омерзительно. Заставляешь себя искать работу и увольняешься почти сразу, как находишь.
– Я же рассказывала: гребаный начальник прикапывался ко мне.
– И на предыдущей работе. И в той кафешке. Да везде. Твоя типичная история. Либо все начальники сволочи, либо с тобой самой что-то не так.
– Я…
– Скоро ты вернешься домой, запрешься в ванной, и твой паршивый муженек будет орать на тебя сквозь дверь. Считаешь, это нормальное существование?
Я нахмурилась.
– Не знаю.
Науэль поднял руки, сцепил пальцы в замок и потянулся.
– О, ты прекрасно все знаешь. Я ничего не делаю, чтобы изменить свою жизнь и измениться самому. Ты ничего не делаешь. Видимо, нас все устраивает. Такой вывод напрашивается, разве нет?
– Да, это выглядит именно так. Но мы не…
– Мы живем как нас научили жить. Твой отец орал на твою мать, твой муж орет на тебя. Это нормально, это так, как было всегда. Ты знаешь, что тебе делать. Я знаю, что мне делать. Но как только наше привычное безобразие прекратится, мы окажемся в окружении неведомого. Ничто не пугает человека больше неизвестности. В незнакомом лесу любой предпочтет идти по тропинке.