Синий аметист - страница 25
— Добрый вечер… — поздоровался Палазов, снимая феску лилового цвета и оставляя ее на столе. Вообще-то он редко надевал феску и, входя в помещение, всегда снимал ее, как европейскую шляпу. — Вот, зашел повидаться с тобой, бай Димитр…
— И хорошо сделал. Рад тебя видеть… — ответил Джумалия. Потом обратился к сторожу: — Принеси-ка нам лампу.
Некоторое время хозяин и гость молчали. Где-то под самшитами тихо журчала вода, и этот однообразный, усыпляющий звук раздражал Палазова.
«Господи, какая убийственная скука», — подумал он. А вслух спросил:
— Как поживаешь, бай Димитр? Что-то давно тебя не видно… Где ты пропадаешь?
— Пропадаю… — пожал плечами Джумалия. — Здесь я, где ж мне еще быть… Сам знаешь, в это время работы обычно нет, делать, стало быть, нечего…
Лука принес лампу, и сразу заалели узоры на длинноворсовых коврах, покрывавших миндер,[12] сотканных искусными копривштенскими мастерицами. Совсем низко над головой вились побеги виноградной лозы.
— Да-а, — процедил сквозь зубы Палазов, — значит, по-твоему, делать нечего, так?
Взгляд его упал на лицо старого мастера. Морщины у него на лбу показались Палазову отлитыми из бронзы.
— Зря только время теряем, бай Димитр, — покачал головой Палазов. — Зря силы расходуем, а люди в это время дело делают, своей продукцией мир удивляют…
— И что же нам, по-твоему, делать? — сощурился Джумалил.
— Да я тебе миллион раз говорил: хватит держаться за свои гильдии. Потрясите вы, наконец, кошельками, откроем филиал какого-нибудь банка. Вот тогда и посмотрим, что выгодное, а что — пустое. Нужно смести все эти лавчонки и ларьки, открыть дорогу чужеземным товарам или сделанным машинами, но более дешевым и красивым, чем изготовленные кустарями…
Джумалия откинулся назад, молча разглядывая Палазова. Для него гость был олицетворением той чужой силы, нагло вторгшейся в мир ремесленников, перевернувшей все с ног на голову и уничтожившей человеческое в человеке. Сейчас Джумалия ненавидел своего гостя.
— Чьи это лавчонки ты собираешься смести, чьи товары, Штилиян? — медленно вымолвил старый мастер. Вена у него на виске стала вспухать.
Палазов снисходительно усмехнулся.
— Товары… — он покачал головой. — Товары — это деньги, а деньги — товары… Вот что важно в этом мире… Другого нет…
— Послушай, — Джумалия поднялся с места. — Я начинал с продажи шнура, с прялок моего отца… Я знаю, что значит вдохнуть душу в горсть пряжи, в ковш расплавленной меди… Руки человеческие от бога, и все, что они делают, свято… Ты знаешь, что значит сделать простой кувшин и украсить его цветами?… Или отлить колокол и заставить его звучать? Познал ли ты это, почувствовал хоть раз?…
— Оставь эти разговоры, мастер Димитр, — с досадой нахмурился Палазов. — Все это дело прошлое. О каких кувшинах, каких колоколах ты толкуешь? Сейчас все оценивают лишь с той точки зрения, приносит оно выгоду или нет? Ты можешь делать что угодно, лишь бы оно давало барыши. А вот их-то приносят не цветы на кувшинах, а то, чем ты эти кувшины делаешь, — руками или машинами… Все остальное — пустые разговоры… Время сейчас другое…
Джумалия на мгновенье застыл — молчаливый, неподвижный, будто пытающийся прочитать мысли собеседника. Потом устало опустился на лавку и глухо проговорил:
— Все вы можете сделать. И фабрик понастроите, и машин, и товаров накопите. Зальете мир своими товарами, только бездушные они, эти товары, сердца в них нет, и будут они сушить людям души сильнее суховея. Бездушие отнимает у людей радость и удовольствие. Сделает их по вашему образу и подобию… Так от меня и знай!
И, немного помолчав, добавил:
— А теперь оставь меня. Иди себе с миром, не говори мне больше об этом. Между нами глубокая борозда, не перескочить мне ее. Я останусь тут, в своем времени…
Палазов не нашелся, что ответить, и лишь покачал головой. Явно, старый был не в духе, просто Палазов пришел не вовремя. Он поднялся с места, надел феску и, уже направляясь к двери, сказал:
— Я ни во что не вмешиваюсь, господин мастер… Воля твоя, сердце твое. Поступай так, как оно тебе подсказывает…
Джумалия взял лампу и пошел впереди гостя, освещая ему дорогу.