Синий дождь - страница 13
Глава семнадцатая
Про кошачьи и людские повадки
Баба Света была дома одна. Сидела под образами в жарко натопленной чистенькой комнате, штопала шерстяной носок. У противоположной стены бормотал свежие новости телевизор. Саша быстренько перекрестилась на угол, в котором сидела баба Света, с не-доумением огляделась – Саши не было.
- Захо-оди, милая,- пропела баба Света, - куртку – то-о сымай. А вот на пол прямо, ничего-о, по-ол – то чистый, только что протерла, чистый, не бойся, не запачкается кур-точка. А то мне не встать, чтоб на вешалку ее повесить, а ты сама не достанешь-то-о. Ки-дай на пол. Прохо-оди.
Не боялась Саша такой ерунды, как запачканная курточка! Саша где?! Куда он пропал, елкины палки?
Рыжий кот Тимоня потерся о ноги. Саша опустилась к нему на пол, рядом со сбро-шенной курткой, погладила. Тимоня залез повыше на руки, громко, как в трубу, заурчал, потерся одной щекой, другой. Манера у него была такая – гудеть, когда брали на руки, и тереться так, что задирались губы, и видны были клыки. Клыками этими и терся, оставляя мокрые слюнявые следы на голой Сашиной руке.
Саша как-то говорил, что все кошки так делают, даже самые большие – рыси там или тигры. Они так вроде расписываются: я тут был. И другой зверь, когда учует эту «подпись», видит и понимает ее ровно так же, как люди видят и понимают слова на забо-ре, намазанные каким-нибудь умником. Разница лишь в том, что кошачья расписка друго-го кота не обижает, она только сообщает ему: «Здесь был я, Тимоня, – рыжий кот, трех лет от роду, живу у Новиковых, за переездом, квартира вторая» - к примеру. А люди на забо-рах как раз и пишут большей частью для того, чтобы обидеть кого-то или оскорбить. Ко-гда боятся сказать – тогда пишут. Чтобы не видел никто - ночью или как-нибудь еще не-заметно.
И Саша тогда долго думала: как это – бояться что-то сказать. Ей это было непонят-но.
Глава восемнадцатая
Про то, как продолжился этот день
Приехала с работы мама. Было уже совсем темно и дождь поутих. В другой день Саше наверняка досталось бы и за мокрую одежду, и за оставленную на крыльце и рас-клеванную воробьями тыкву, и за несъеденную яичницу, и за немытую посуду, а сегодня для мамы оказалось возможным не заметить все это.
До поезда оставалось несколько часов. Пока мама готовила бутерброды в дорогу, бестолково перекладывала из чемодана в рюкзак и обратно давным-давно приготовленные вещи и занимала себя другой преддорожной суетой, Саша потерянно сидела на кровати, подтянув к груди коленки и упрятав в них подбородок, следила за мамиными перемеще-ниями по комнате злыми сухими глазами. Она не простится с Сашей. Она нарисовала ри-сунок, а дарить его на память некому – Саша не пришел. Она не придумала куда спрятать от мамы Маню с ее кроваткой. И она должна уезжать. Как же все плохо!
- Красиво,- мама заметила рисунок на столе, - я на стену повешу, хорошо?
Саша мотнула головой.
– Я не буду кнопить, попрошу Сашу Новикова, он сделает красивую рамочку, со стеклышком…
Саша отчаянно затрясла головой.
- Ну не хочешь, не буду вешать, пусть так, на столе лежит.- И повторила тише:
- Красиво.
И совсем уж тихо:
- Ты, Саш, вставай, одеваться пора. И, знаешь, что я подумала, может ты возьмешь с собой Маню – и тебе и ей не так скучно будет… Возьмешь? Так ты тогда вставай, оде-вайся, упакуй ее получше. А я пошла Белку подою, отнесу Новиковым молока да напом-ню бабе Свете, чтоб приглядела за ней пока я ездить буду.
Вот и все. Вставай, Саша, одевайся, Саша, упакуй Маню, Саша… Ехать пора, Са-ша…
Ехать учиться разговаривать, чтобы потом все равно молчать… Чтобы бояться по-том говорить… Потому что нечего сказать, некому сказать…
Саша подошла к столу, на котором лежала нарисованная для Саши картинка – двор, береза, солнце, цветы-хризантемы. Саша очень старалась, когда рисовала ее. Кар-тинка получилась яркой и радостной…Дарить только некому. Останется она лежать на столе, ненужная никому. А то еще догадается-таки эта мама прикнопить ее к стенке с большой своей радости, что отправила Сашу учиться разговаривать.
Глава девятнадцатая