Синий, как море - страница 38

стр.

Вот тут я по-настоящему понял, что мы уезжаем.

— Пока, родичи! — громогласно возвестил Данк, взметнув правую руку в богатырском приветствии.

— До свиданья, — тихо сказал я, снова чувствуя прилив робости.

— Поехали! — весело сказал Данк. — Хьюма и ты… как тебя… Орбен, за мной, да побыстрее!

Хьюма, очевидно, паж Данка, почтительно склонился, пропуская нас в двери. Орбен быстрым шагом последовал за мной.

И снова коридоры, коридоры, коридоры, к которым я так и не успел привыкнуть, а теперь покидаю — быть может, насовсем. Яркий утренний свет. Салют гвардейцев у выхода. Крик глашатая.

— Оранжевый принц Данк, Синий принц Райдок покидают столицу Домена!

Десять лошадей у подножия лестницы. Четыре оседланы. Четыре в поводу — заводные. Две навьючены переметными сумами. Орбен и Хьюма бросаются вперед, перехватывают двух коней под уздцы. Я нерешительно направляюсь к одной из двух оставшихся. Данк чувствительно бьет меня локтем под ребро и движется к тому коню, которого придерживает Хьюма. Я соображаю и начинаю стыдиться самого себя. Принц, называется!

Но вот мы и верхом. Данк на громадном жеребце редкой масти — кажется, ее называют изабелловой. Мне достался иссиня-вороной, немногим ниже в холке, но легкий и тонконогий. У Хьюмы и Орбена — две кобылы, караковая и каурая.

— Хай-оо!

Данк поднял своего жеребца в свечу.

— Вперед!

— Давай ты вперед, — умоляюще шепчу я. — Я же…

— Помню, помню, не волнуйся! На Восточную дорогу! Хай-оо!

Наш отряд двинулся за оранжевым плащом Данка крупной рысью. Я еще успел обернуться и последний раз глянуть на белоснежный дворец на фоне невероятно синего неба. Неба цвета моего плаща.

Белый песок, которым была посыпана дорожка, разлетался из-под копыт. Я поразился отпечатку копыта изабеллового жеребца — какой он все-таки громадный! Я попытался глянуть под брюхо своему вороному, чтобы сравнить размеры подков, но седая пыль клубилась прямо под моими сапогами, а сзади, почти вплотную, держался Орбен. Я не разглядел следов на белом песке, но знал, что они там есть. Идущий вперед по белому всегда оставляет след.

Справа и слева вдоль дороги потянулись невысокие опрятные домики. Некоторые прятались в зелени, некоторые глядели окнами прямо на дорогу. Белоснежная и розовая кипень садовых деревьев неспешно роняла невесомые лепестки. Воистину, счастоцвет. Наверное, прекраснейший месяц года.

У самой дороги сидел здоровенный бородатый мужичина; он окунал невероятных размеров молот в ведро с холодной водой, и морщась, прикладывал железо к заплывшему глазу.

А впереди показалась белая стена. Внешняя стена Дианара. Солнце уже поднялось над восточной ее частью и начинало изрядно припекать. Как-то сразу после очередного поворота мы оказались у высокой белой арки в стене, несколько стражников вскочили при виде нас, лейтенант отсалютовал — и я понял, что эта арка, по сути, просто ворота. Ворота города.

Ворота остались позади. Вокруг была выжженная солнцем каменистая степь, и пересекая ее, в сторону поднимающегося все выше солнца уходила пыльная грунтовая дорога.

Мы выехали из Дианара и скакали навстречу солнцу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧЕРЕЗ РАНСКУРТ

1

«А пятое правление династии считается от дня, когда принял Белый цвет благородный сын и наследник его, Зеленый принц Домена Денхир. Тридцать пять лет было благородному Денхиру, два оборота уже носил он Зеленый цвет. В шестой день оковника, в сердолике, принял он венец, и было это угодно богам высоких храмов — белой стала вся земля Домена. Зима в тот оборот была мягкой и снежной, и обилен был урожай к осени, а весна была теплой и дождливой, а лето долгим и нежарким, а когда настала осень, деревья ломались от изобилия плодов на ветвях. Было это в 1462 оборот от рождества Первого Корабела, а по счету Белой Гавани — в оборот 1391 от Золотого Дождя, а от воцарения Селекса — год 274, а от Второго Передела — сорок второй. И не было в Домене достойной жены могучему Денхиру, а война с юга придвигалась все ближе и опасался Денхир оставлять трон и венец без наследника. И послал он посла в Белую Гавань, сводного брата своего послал он, принца-бастарда Вейгена, и говорил Вейген перед владыками Белой Гавани так: