Синкопа - страница 10

— Макс, — склонилась надо мной Эби.

— Да? — сказал я.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Ты смотришь словно сквозь меня.

— Испугалась?

— Да.

Улыбка у Эби вышла жалкой. Я пожал плечами.

— Вы бы хоть гермосьют с меня сняли.

— Ты, главное, лежи, — сказал Клаус.

Мы наконец въехали в бокс. Вспыхнуло освещение. Стол подкатил к люльке медивака, отщелкнулись ремни.

— Перебирайся, — сказала Эби.

— Ты действительно считаешь, что со мной что-то не так? — спросил я, задержав ее руку своей.

Эби мягко высвободилась.

— Мы проверим, — сказала она.

— Я просто на мгновение выключился, — я спустил ноги со стола. — Здесь нет ничего из ряда вон.

— Не один раз выключился, — уточнил Клаус.

— А сколько?

— Три. Как минимум.

Я посмотрел на Эби. Эби кивнула.

— «Меррик» увидел три лакуны в сознании.

— Идите вы!

— Все, снимай гермосьют и в люльку, — сказал Клаус. — Я включу тебе комплексную диагностику.

— Пожалуйста.

Я подлез пальцем под ребро, вдавил чуть выпуклый значок деактивации. Гермосьют облез с меня, стек, собираясь в куб. Я подпрыгнул, стряхивая остатки.

— Ложись, — повторил Клаус.

Он был непривычно-угрюм.

— Странные вы, — сказал я и забрался в люльку.

Медивак тут же навис, накрыл обводы капсулы выдвижным суппортом, едва ли не прижался ко мне множеством сканирующих головок. Что-то кольнуло сначала руку, потом бедро. Спине и затылку стало мокро. В прозрачное окошко участливо заглянула Эби.

— Как ты там?

Я повернул голову.

— Ерундой маетесь. Кораблю — семьдесят тысяч лет.

— Может, ты чем-то заразился там.

— Чем? В гермосьюте? «Меррик» меня бы через шлюз не пустил.

— Считай, что мы решили перестраховаться, — сказал Клаус, настраивая выносную панель. — Диагностика будет длиться около двух часов. Можешь поспать.

— Большое спасибо!

— Макс!

Голос Эби вывел меня из прострации.

— Да, я тебя слушаю, — сказал я.

В голове, правда, не появилось знакомой пиктограммы, и нейросеть «Меррика» вела себя непривычно тихо.

— Ты где? — спросила Эби.

— Я?

Я огляделся. Из люльки я, оказывается, выполз и сейчас сидел на мягкой скамье рядом с выдвижным столиком и саркофагом химлаборатории. Свет был приглушен. По обводам оборудования, стоило качнуться, скользили муаровые разводы.

— В медицинском боксе, — сказал я почему-то шепотом.

— Запрись! — выдохнула Эби.

— Почему?

— Кажется, один из «хелперов» сошел с ума!

— Тот, который был со мной на корабле?

— Да! Он ходит по «Меррику»!

Я нахмурился.

— А что Клаус, Роберт?

— Клаус заперся в жилой секции, — ответила Эби. — А Роберт не отвечает. «Хэлпер» что-то сделал с нейросетью, она теперь едва функционирует, не распознает команды, возможно, он внес в нее вирус.

— Эби, Эби, это бред!

— Я закрылась в рубке! — Голос у Эби сорвался. — Макс, я не могу ничем управлять! «Меррик» не слушается меня!

— Я иду к тебе! — решительно сказал я.

— Нет, Ма…

Связь пропала. Я поискал, чем бы вооружиться. Пикфорд, к сожалению, унес гермосьют — в нем я был сам бы себе оружие. Но, впрочем, где наша не пропадала? Через несколько минут я разжился скальпелем и лазерным резаком. Не убью, так, возможно, напугаю. И уж точно пожгу кое-кому объективы.

— Макс!

Эби хрипела, словно звала меня уже полчаса.

— Да, милая, — ответил я.

Вокруг было темно.

— Макс! Господи, Макс! Ты жив!

Эби засмеялась у меня под черепом.

— Да, я жив, — сказал я.

— Макс, родненький! Что с тобой? Ты где? — спросила Эби.

— Не знаю.

Я сделал шаг назад, уткнулся во что-то, что с шелестом поехало в сторону. Оказалось, створка. Оказалось, я стоял в темном санитарном закутке. Зачем? Почему? Развернувшись, я увидел тесную жилую секцию, в которой все было перевернуто вверх дном. Постель, предметы, одежда нашли себе прибежище на полу. Выезжающий из стены столик был погнут и наполовину выкорчеван из направляющих. Поблескивали мемо-диски. Обивка то там, то здесь была вскрыта чем-то острым.

Я шагнул вперед и за одеялом, за поваленной тумбой обнаружил Клауса. Клаус был мертв. Затылок его был размозжен, в осколках костей и пучках волос розовел мозг. На светлый пол натекла чертова прорва крови. Смотрящий на меня глаз Клауса был вытаращен. На лице застыл оскал.

— Эби, — позвал я.